Он открыл глаза. Карта перед ним дрожала.
Это был тот же приказ. В другой форме. Без униформы. Без офицерской прямоты. Теперь — через спутник. Через вежливый голос чиновника. Через цифры и протокол.
Сохранить рудники.
Даже если для этого придётся стрелять в тех, кто вчера дал ему воду. Кто посадил его за стол. Кто поверил, что он — не как все.
Серафина.
Он вспомнил её лицо. Как она держала корзинку с повязками. Как её губы касались его щеки. Как она сказала: «Оставайтесь».
Он сел. Взял карандаш. Долго смотрел на чистый лист перед собой. Потом написал только одно: «Любой ценой — чья цена?». Подчеркнул.
Поднялся. Вышел из кабинета. За ним закрылась дверь. Глухо, как последняя точка в приказе, за которым скрывалась новая война.
Флёр-дю-Солей официально получил независимость 13 августа 1960 года. Дата, вписанная в учебники, отмечаемая государственными праздниками, запечатлённая на марках и памятных монетах. Но реальная дата обретения суверенитета до сих пор не наступила.
После ухода французской администрации и символической передачи власти молодому государству, Франция не ушла — она переоделась. Вместо губернаторов — инвестиционные советники. Вместо колониальных войск — частные военные подрядчики. Вместо командиров гарнизонов — директора департаментов по добыче и экспорту стратегических ресурсов. Всё осталось. Изменилась вывеска.
Сразу после провозглашения независимости между Парижем и Мон-Дьё был подписан пакет соглашений, известных в дипломатической переписке как «Рамочные протоколы о сотрудничестве». Эти документы стали юридической основой для создания обширной сети французских концессий — прав на разработку, добычу и экспорт полезных ископаемых, формально находящихся в собственности Флёр-дю-Солей, но фактически контролируемых структурами с регистрацией в Париже, Лионе, Женеве и на Кайманах.
Ключевые игроки:
"Besson-Roche Énergie" — эксклюзивный оператор по редкоземельным металлам (неодим, иттрий, тантал);
"Compagnie Minière d’Afrique Centrale" (CMAC) — владелец крупнейших алмазных приисков, особенно в зоне Кила Мой;
"SudTransLog" — компания по логистике и оборонной инфраструктуре, связанная с Министерством вооружённых сил Франции;
Все эти организации действовали под прикрытием якобы местных филиалов, с совместным капиталом и фиктивными должностями для представителей местной элиты. На деле же: вся техническая документация велась на французском; финансовые отчёты уходили напрямую в Париж; контрактные споры решались не в судах Флёр-дю-Солей, а в арбитраже при Торговой палате Франции.
Эта система работала — и работает — по одной простой формуле: президент Мбуту получает стабильную личную ренту и политическую защиту (в обмен на лояльность), а Франция — гарантированный доступ к стратегическим ресурсам, необходимым для функционирования её промышленности и оборонного комплекса.
Руда отсюда шла прямиком на французские заводы: в Тулон, Сент-Этьен, Ле-Бурже. Из редкоземельных металлов делались электроника, навигационные системы, вооружение. Из алмазов — шли поставки для машиностроения и ювелирного сектора. За фасадом гуманитарной помощи и культурного обмена скрывалась машина по выкачиванию богатства из тела страны.
А тем, кто пытался противостоять этой системе, объясняли: ваша стабильность стоит вам дешевле, чем кажется. И если вы не готовы подчиниться — вас заменят. Или снаружи. Или изнутри.
Вся эта система нуждалась в точке опоры — фигуре, которая могла бы быть и военным, и дипломатом, и оператором грубой силы, но при этом обладать хоть минимальной легитимностью в глазах местных. Такой фигурой стал Люк Огюст Дюпон.
Официально — капитан в отставке. Де-юре — директор Департамента безопасности и охраны стратегических ресурсов. Де-факто — комиссар французского интереса в регионе.
Назначение Дюпона в Флёр-дю-Солей не было случайным. Его послужной список, его прошлое в Легионе, его работа в Чаде и Джибути, его дисциплина и отсутствие политических амбиций сделали его идеальным кандидатом. Он не стремился к власти. Он умел поддерживать порядок. Он знал, как убивать тихо, и как договариваться громко. Формально он был подчинён правительству Флёр-дю-Солей, но на практике: только он имел право на окончательное утверждение состава личной охраны шахт; только его подпись открывала транши на выплату бонусов французским подрядчикам; только он мог разрешать или запрещать транзит военных колонн на территории концессионных зон; и только он знал все коды к закрытым каналам связи с Парижем. Никто в стране — включая самого Мбуту — не обладал таким уровнем доступа и автономии.
Именно по предложению Дюпона была создана гибридная охранная структура, объединяющая:
Бывших бойцов Легиона (в основном из 2e REP и 1er REG);
Франкоязычных контрактников из Бельгии, Канады и Центральной Европы;
Обученных местных, прошедших программу во французских штабах;
И, по неофициальным данным, — агентов французской разведки, работающих под прикрытием “технических консультантов”.
Этот аппарат не был армией — но был достаточен, чтобы контролировать промышленную инфраструктуру всей страны. Он не участвовал в парадах. Он не носил гербов и отчитывался только наверх.
Взамен ему разрешалось многое: ведение негласных операций против повстанцев; арест и «нейтрализация» активистов, подозреваемых в связях с антифранцузскими группами; контроль за радио и внутренними сетями связи в концессионных зонах; принятие решений на месте — без оглядки на законы.
Такая структура могла существовать только при одном условии: пока Франция закрывала глаза. И Франция закрывала. Не потому, что не знала, а потому, что сама проектировала этот механизм. Система работала, но за счёт человеческой цены, о которой в Париже предпочитали не вспоминать.
На приисках, контролируемых CMAC, рабочий день длился по 12–14 часов. Официально — с перерывами, с санитарным контролем, с медицинской поддержкой. На деле — с резиновыми дубинками, с отсутствием страховки, с ежедневным травматизмом. Несчастные случаи не фиксировались. Людей хоронили прямо в заброшенных штреках, заливая известью.
Женщины из деревень, находившихся рядом с логистическими узлами, попадали в долговые сети. Им обещали работу уборщицами или кухонными помощницами, а на деле — превращали в обслугу для наёмников. Проституция была негласно разрешена в пределах концессий. Некоторые французские офицеры даже получали от этого процент через прикормленные «агентства бытового сопровождения».
Французские корпорации оплачивали государственные стипендии детям “лояльных” племён, но закрывали школы в регионах, подозреваемых в симпатии к повстанцам. Это называли «программной оптимизацией».
Электричество доходило только до территорий, где находились производственные комплексы. В деревнях за пределами инфраструктурного кольца люди зажигали керосиновые лампы, чтобы видеть, как мимо проходят бронированные колонны, везущие металлы и алмазы в порты.
Была ещё одна деталь, которую знали лишь немногие: часть руды не шла на экспорт, а переправлялась на секретные объекты в других африканских странах — под видом “учебных образцов”, для нужд французского оборонного сектора. Это — та самая руда, ради которой Франция готова была потерять репутацию, но не маршрут.
Люк знал обо всём этом. Не с бумаг — с земли.
Он знал имена тех, кого отдавали «на вывоз» за неподчинение. Он слышал, как ночью женщина кричала под забором шахты, умоляя вернуть ей брата. Он лично вел патруль, который нашёл пропавших подростков в подвале бывшей миссии, превращённой в «центр обработки резюме» для охранных компаний. И каждый раз, возвращаясь в кабинет, он ставил подпись. Подпись. Официальный знак одобрения. Символ лояльности. Печать на боли.