А когда я увидела Селию, еще в крови, со свекольного цвета личиком, ее аура была светло-голубой. На меня нахлынула чистая, небесная лазурь, как в мгновения нашей физической близости. Селия не плакала, появившись на свет, и издаваемые ею звуки были тихой, неопределенной песней человека, наслаждающегося прогулкой вдали от дома и уверенного, что его никто не слышит. Что касается господствующей эмоции, исходящей от этого слепого создания... ее ручки не хватали воздух, а словно изумленно ощупывали его, ее ротик, однажды подведенный к соску, начинал немедленно сосать — это была благодарность.
Я не уверена, понял ли ты разницу мгновенно, но, когда Селию накормили, помыли, запеленали и вручили тебе, ты довольно быстро вернул ее. Может, ты еще не преодолел раздражение моей наглостью, а может, тебя встревожило совершенство твоей новорожденной дочери, как живое оправдание моего обмана. В любом случае последующие годы подтвердили мое первое, интуитивное впечатление: ты сразу понял разницу, и эта разница тебя рассердила. Ты также сопротивлялся бы, если бы, прожив годы в нашем безнадежно обывательском доме мечты, ты вошел бы в викторианский дом с качелями на веранде, с лифтом для подачи блюд с этажа на этаж, с балюстрадой из красного дерева и узнал бы, что он продается. Ты подумал бы, что лучше бы никогда его не видел, и даже немножко возненавидел бы его. А когда бы ты вернулся в наше банальное царство тикового дерева, шоры упали бы с твоих глаз, ты увидел бы лишь мусорную кучу претензий и навсегда лишился бы своей способности отважно округлять с повышением.
Это мое единственное объяснение твоей холодности, поскольку ты так недоверчиво брал ее на руки и так избегал бросать на нее те долгие печальные взгляды, видимо побудившие Брайана сказать, что родители влюбляются. Думаю, она напугала тебя. Думаю, ты считал свою привязанность к дочери предательством.
Роды прошли так гладко, что на следующий же день ты приехал забрать нас из больницы Найака. Ты приехал вместе с Кевином. Я нервничала, ибо предчувствовала, как может разъярить первенца вторжение бессловесного, слабого существа на его территорию. Когда Кевин, волоча ноги, вошел следом за тобой в больничную палату, он вряд ли собирался прыгать на кровать, чтобы придавить мою крохотную дочку подушкой. На нем была футболка с веселой рожицей и надписью «Я — старший брат». Складки и ярлычок на шее красноречиво говорили, что ты купил ее в больничном киоске в последнюю минуту. Кевин вяло обошел кровать, сел на край, вытянул циннию из стоявшего на тумбочке букета и принялся обрывать лепестки. Может, самое безопасное для Селии — просто навевать на него скуку.
— Кевин, — сказала я. — Не хочешь познакомиться со своей сестрой?
— Почему это я должен с ней знакомиться? — вяло ответил он. — Она ведь едет с нами домой. Значит, мы будем встречаться каждый день.
— Тогда ты хотя бы должен узнать, как ее зовут, не так ли?
Я осторожно оторвала ребенка от груди, к которой сам Кевин когда - то проявлял такое категоричное равнодушие. Селия только-только начала сосать, и в такой ситуации большинство младенцев начало бы кричать, но с самого начала Селия воспринимала лишения как должное, встречая любой предложенный пустячок с удивлением и замешательством. Я прикрылась простыней и протянула Кевину младенца.
— Это Селия, Кевин. Я понимаю, что сейчас с ней не очень весело, но, когда подрастет, держу пари, она станет твоим лучшим другом.
Интересно, знал ли он, что это такое. Он еще не пригласил в дом ни одного одноклассника.
— Хочешь сказать, что она будет таскаться за мной и все такое. Какая гадость.