Именно «Лестница на небеса» выманила ее покрасоваться. Однако, с каким бы теплом ни вспоминали мы ту старую песню «Лед зеппелин», она ужасно медленная, и лично я считаю, что под нее невозможно танцевать. Элис это не остановило. Она раскинула руки, закрыла глаза и запрыгала по залу все расширяющимися кругами. Она явно забыла, где находится, и не замечала, что взлетающая юбка открывает ее трусики. Когда бас-гитара взяла ее в плен, ее движения перестали напоминать рок-н-ролл и буги-вуги, перейдя в нечто среднее между самодеятельным балетом и танцем суфи.
Может, тебе показалось, что я придираюсь к ней, но нет, я была очарована. Наша маленькая Айседора Дункан была столь непосредственной, столь воодушевленной! Может, я даже немного ей позавидовала. Я вспомнила, как скакала по нашему лофту в Трибеке под «Токинг хедз», когда была беременна Кевином, и опечалилась, что все это осталось в прошлом. Хотя Элис была на добрых восемь лет старше Селии, что-то в этой прыгающей и кружащейся по спортзалу девочке напомнило мне нашу дочь. Вряд ли Элис была эксгибиционисткой. Она вышла танцевать только потому, что услышала одну из своих любимых песен — опять это слово, — и потому, что по безлюдному пространству легче кружиться в экстазе. Наверное, она часто кружилась по собственной гостиной под эту самую песню и не видела причин отказываться от любимого занятия только потому, что двести злобных подростков бросали на нее косые взгляды.
«Лестница на небеса» кажется бесконечной, но и она почти закончилась. Кевин мог бы подождать еще пару минут. Но нет. На меня накатил страх, когда Кевин лениво отлепился от стены и двинулся на Элис, как ракета «Пэтриот» на перехват «Скада». Кевин остановился точно под зеркальным шаром, правильно рассчитав, что следующий пируэт подведет левое ухо Элис прямо к его губам. Есть. Контакт. Кевин чуть наклонился и что-то прошептал.
Даже не стану притворяться, будто знаю, что он сказал. Но та картина вдохновляла все мои последующие мысленные реконструкции четверга. Элис окаменела. Ее лицо вспыхнуло смущением, полностью отсутствовавшим мгновение назад. Ее взгляд заметался, но не нашел ни единого укромного местечка. Она вдруг словно впервые увидела зрителей и осознала последствия своего безрассудства. Песня еще не совсем закончилась, и Элис, делая вид, что ничего не произошло, продолжала танцевать. Она двигалась, спотыкаясь, взад-вперед в замедленном, жутком танце смерти, как Фей Данауэй в финале фильма «Бонни и Клайд».
Диджей ловко переключился на «Белого кролика» «Джефферсон эарплейн». Элис подхватила клетчатую юбку и скомкала ее между ногами. Ковыляя к темному углу, она крепко прижимала локти к талии, стараясь спрятать ладони одну под другой. Я почувствовала, что за последнюю минуту она резко и как-то тошнотворно повзрослела. Теперь она знала, что платье ее отвратительно, а подбородок слаб. Что мама предала ее. Что она не клевая; что она никогда не будет красивой. И самое главное: она поняла, что никогда-никогда не выйдет на пустой танцпол — вероятно, любой танцпол — до конца своей жизни.
Меня не было там в четверг. Однако двумя годами ранее я была свидетельницей предвестника четверга: в том же самом спортзале была убита одна-единственная выпускница младшей средней школы Гладстона.
Ева
2 марта 2001 г.
Дорогой Франклин,
Сегодня в конце рабочего дня ко мне обратился мой коллега Рикки. Его предложение было настолько близко к упоминанию запретного, насколько он мог себе позволить: он пригласил меня в церковь. Я смутилась и поблагодарила, но вежливо отказалась. Он не отступился, спросил почему. Что я должна была сказать? Что это вздор? Я всегда немного свысока относилась к религиозным людям, поскольку они снисходительно относились ко мне. В общем, я сказала, что хотела бы пойти, хотела бы поверить. И иногда изо всех сил пытаюсь поверить, но ничто из случившегося за последние годы не дает оснований предполагать, что за мной присматривает существо, наделенное добротой. Возражение Рикки о неисповедимых путях не произвело особого впечатления ни на него, ни на меня. Неисповедимые, сказала я. Теперь ты можешь повторить это.