— Не хочешь же ты сказать, что они заранее сходили в юридическую библиотеку и изучили законы?
— Ммм, — уклончиво промычал Кевин. — Как знать? В любом случае, может, и глупо все время думать о будущем. Откладывать настоящее так долго, что кажется, будто его вообще нет. Ты понимаешь, о чем я?
— Не зря для несовершеннолетних сроки ниже, — сказал ты. — Эти подростки понятия не имели, что творили.
— Не следует так думать, — язвительно заметил Кевин. (Если его и обидела моя насмешка над подростковыми страхами, то твоя снисходительность оскорбила еще больше).
— В одиннадцать лет невозможно осознать, что такое смерть, — сказал ты. — Он не понимает, что другие люди тоже чувствуют боль, даже то, что они существуют. И собственное взрослое будущее не является для него реальностью. Поэтому гораздо легче его отбросить.
— Может, его будущее для него реально, — сказал Кевин. — Может, проблема именно в этом.
— Брось, Кев, — сказал ты. — Все подростки, затеявшие стрельбы, были представителями среднего класса, а не парнями из городских трущоб. Для этих парней жизнь была купленным в рассрочку домом, автомобилем, управленческой работой, ежегодными отпусками на Бали и тому подобным.
— Да, — промурлыкал Кевин. — Так я и сказал.
— Знаешь что? — вмешалась я. — Какая разница? Кого трогает, реально для него убийство людей или нет? Кому какое дело до его болезненных расставаний с подружками, у которых еще и грудь-то не выросла? Кому какое дело? Проблема в оружии. Оружие, Франклин. Если бы оружие не валялось в домах этих людей, как ручки от швабр, ни один из этих...
— О боже, ты опять о своем, — сказал ты.
— Ты слышал, что сказал Джим Лерер? В Арканзасе закон не запрещает даже малолеткам владеть огнестрельным оружием!
— Они украли...
— Им было что красть. И у обоих мальчиков были собственные винтовки. Абсурд! Без оружия те же два подонка пошли бы избивать кошку или — твой метод решения проблем — ударили бы по лицу бывшую подружку. Расквашенный нос; все идут домой. Эти перестрелки настолько бессмысленны, что не следует ли испытывать благодарность, если кто-то извлечет из них хоть какой-то урок?
— Ладно, я могу согласиться с ограничением автоматического оружия, — сказал ты тем поучительным тоном, что стал ассоциироваться у меня с ядом отцовства. — Однако ружья никуда не денутся. Они — большая часть этой страны: стрельба по мишеням и охота, не говоря уж о самообороне... — Ты умолк, поскольку я демонстративно перестала слушать. — Ответ, если он есть, в родителях, — продолжил ты, зашагав по комнате и повысив голос, чтобы заглушить телевизор, экран которого заполонило большое, пухлое лицо Моники Левински, страдающей от безнадежной любви. — Могу поставить на кон последний доллар: этим мальчикам не к кому было обратиться. Не было человека, которому они могли бы довериться, могли бы излить свою душу. Если ты любишь своих детей, если всегда готов их выслушать, возишь их в путешествия, водишь в музеи и к историческим памятникам, если уделяешь им время, веришь в них, интересуешься их мыслями, тогда все это не происходит. И если ты не веришь мне, спроси Кевина.
На этот раз Кевин не проявил сдержанность:
— Да, пап! Мне действительно важно, что я могу рассказать тебе и мамси все, особенно когда на меня давят сверстники и все такое! Ты всегда спрашиваешь, в какие видеоигры я играю или что мне задали на дом. И я всегда знаю, что могу обратиться к тебе в трудный час!
— Да, ну, если бы ты не мог обратиться к нам, парень, — проворчал ты, — тебе это не казалось таким бы забавным.
Селия подкралась к арке и остановилась, помахивая листом бумаги. Мне пришлось поманить ее. Она и прежде казалась незащищенной, но это подобострастное смирение было внове. И я надеялась, что она его преодолеет. Я поправила края ее пластыря, посадила ее к себе на колени, чтобы восхититься рисунком. Он оказался обескураживающим. Белый халат доктора Сахатяна оказался таким длинным, что его голова не уместилась на листе; автопортрет Селии достигал только колена окулиста. Хотя обычно ее рисунки были светлыми, искусными и детальными, на месте ее левого глаза красовались каракули, вылезавшие за контур щеки.
А ты уже спрашивал:
— Серьезно, Кев... есть в твоей школе ребята с неустойчивой психикой? Кто-нибудь когда-нибудь говорит об оружии, или играет в жестокие игры, или любит жестокие кинофильмы? Как, по-твоему, могло бы такое случиться в твоей школе? И есть ли у вас психологи, профессионалы, с которыми подростки могут поговорить, если чувствуют себя несчастными?