- Это все сегодняшнее давление, очень низкое, что очень плохо действует на гипертоников. Плюс эта наливка. Она, конечно же, замечательная, но крепкая как самогон. Я давно уже о ней слышал. А эти двое пили больше всех, правда, если не считать пана сержанта.
- И пана философа, - точно так же, шепотом, ответил Малевич.
- Да? Я не заметил…
- А я считал ему рюмки, видя его шуточки… Что же касается давления и выпивки наших двух гладиаторов – то, как говорят, спиртное иногда помогает людям, страдающим давлением.
- Не всегда, да и не каждое спиртное. Гораздо чаще от спиртного люди превращаются в обезьян…
- Это так, доктор, только я вижу другую причину этого мордобоя. Не сколько органичную, как историческую.
- Историческую?! – был изумлен Хануш.
- Ну да, историческую. Вы когда-нибудь выписывали рецепты Мертелю или для кого-нибудь их его домашних?
- И не один.
- И как вы считаете, где он эти лекарства покупал?
- Странный вопрос – в Руднике есть только один аптечный склад…
- Мертель никогда и ничего у Бруся не покупал, он не купил бы там порошок, который мог бы спасти ему жизнь. За всеми лекарствами он ездит в Ниск.
- И давно они ненавидят один другого?
- Вот уже тридцать с лишним лет. Дело в бабе – покойная жена Бруся в прошлом была невестой Мертеля. За эти тридцать с лишним весен оба джентльмена ни разу не столкнулись в одном помещении, сегодня – впервые. Вы не местный, приехали к нам в тридцать шестом…
- В тридцать седьмом.
- …так что всего и не знаете. Но каждый ребенок Рудника знает, что Бруси на мессу ходят на девять утра, а Мертели – на час дня, чтобы не встретиться.
Все, которые ранее вмешались в инцидент, уже заняли свои места за столом; но при этом молчали, как бы не желая продолжать дискуссию без фармацевта, а может – желая временного карантина, терапии тишиной. Брусь вернулся через несколько минут, со старательно восстановленным пробором, но в лопнувшей жилетке. На его лице было выражение побитого пса; глазами он водил по потолку, над головами собравшихся. Когда он уселся, и когда все ждали, что дискуссию возобновит граф или его приятель, адвокат Кржижановский – неожиданно для всех голос взял страж общественного порядка:
- Господа… я… того, ну… Прошу, чтобы этого не повторилось. В противном случае…
- В противном случае, он вытащит дубинку и прикажет нам разойтись, - закончил Седляк. – Руку он на этом набил, часто подавляя дубинкой выступления пролетариев…
- Незаконные сборища люмпенов, которых на улицу выталкивали красные агитаторы и пробольшевистские ячейки! – опроверг версию Седляка Кортонь.
- Ложь! – возмутился Седляк. – Это были спонтанные народные манифестации, которые разгонялись людьми с дубинками – правыми боевиками, фашистами и синими полицейскими!
- Такой был приказ, пан начальник, указания верховной власти, так что нечего и говорить, приказ есть приказ! – стоял на своем Годлевский. – Мы ликвидировали только незаконные выступления, скандалы, мятежи, различные сборища. Законных мы не только не разгоняли, но и охраняли – такой был приказ. Полиция, она обязана слушаться приказов. Власти приказывают, полиция выполняет. Но тут… тут я полицейским быть не хочу, господа. Но если…
- В дискуссии вы тоже участия не принимаете, пан старший сержант, - заметил философ. – Один только пан ксендз и вы до сих пор ни за кого не высказались. Наполеон был прав – ряса и мундир понимают друг друга без слов…
- Я тоже не принимал участия в дискуссии, пан профессор, - напомнил Хануш.
- Ну почему же, принимали. Ваше ценное высказывание относительно климатизирующих достоинств спиртного… Признаюсь честно, что я принял этот диагноз близко к сердцу, а точнее – поджелудочной железе.
- Это высказывание не имело ничего общего с дискуссией о выкупе людей, которых арестовал гестаповец.
- И для вас это отвратительно, доктор? Вступать в договоры с гестапо? Еще раз я вспоминаю императора Наполеона, который сказал: "Честь исключает компромиссы". Вы это имели в виду?