- Но я же не говорю, что… - попробовал защищаться почтмейстер.
- Говорите, таваришч, говорите, все слышали! – бесцеремонно заглушил его Кортонь. – Сопротивление – это всегда неприятности, что порождают страшную боль и заботы! Когда Советы ударили гнам в спину 17 сентября, напав на Польшу с востока, когда немцы уже забирались к нам с запада – по Бугу слышны были вопли, чтобы не защищаться, ведь русские – это освободители. Освобождали они таких, как вы! Но ведь здесь, в Руднике, вы живете не под обожаемым кацапом, а под швабским сапогом! Тем временем, снова вы агитируете за бездеятельность…
- Не он один, - напомнил Мертель, обвиняюще глядя на Малевича.
- Факт! – согласился с ним Кортонь. – Это уже наш польский позор, что столько поляков подставляет зады словно овцы! Боже упаси сопротивляться! Нужно сидеть тихо и ничем не раздражать захватчика!
- Нужно правильно переводить библейские тексты! – обрушился философ на Мертеля с Кортонем.
- Чего?
- А ничего! Хвастаетесь знанием евангелий, переполненных ошибками переводчиков. Греческий текст евангелия от Матфея веками переводили неправильно. По-гречески, предложение, цитируемое паном Мергелем, звучит так: "Не отвечайте злом на зло", в значении – не отвечайте на зло тем же способом, которым воспользовался преступник.
- То есть как, на бомбы и снаряды отвечать нужно снежками? – спросил Мертель.
- Я думаю, апостол хотел, чтобы не бороться подлостью против подлости, - вмешался ксендз Гаврилко.
- А к чему желает вынудить нас Мюллер? – припомнил Брусь. – Именно к тому, чтобы подлость побеждать такой же мерзостью.
- Не нас, не нас! – воспротивился редактор Клос. – Мюллер разговаривал с паном графом Тарловским…
- А пан граф его условия принял… - криво усмехнулся Седляк.
- Э, нет, пан начальник! Никаких условий я не принял… Ответить ему я должен завтра, а вот какой это будет ответ – решат все.
- И, по вашему мнению, если мы все примем решение, то все будет в порядке, справедливость восторжествует?
Граф, которого этот вопрос больно кольнул, не знал, что и ответить, но его выручил Кржижановский:
- Господа, такие понятия, как справедливость…
- Весьма относительны, вы это хотели сказать, пан адвокат? – атаковал Брусь.
- Ну, до определенной степени…
- Вы ошибаетесь, относительными являются критерии красоты, но не критерии справедливости! Это эстетика является относительной сферой, но не этика!
- Это вы ошибаетесь, пан магистр. Справедливость…
И снова Кржижановскому не дали развернуть мысль. На сей раз ударил Станьчак:
- Прошу прощения, пан меценас, но вы сейчас нам будете пиздеть о справедливости меньшей, или же исключительно о большей справедливости?... Должен признать, что не уверен, каким образом справедливость делится на эти два подвида, то есть – в какой пропорции? Впрочем, говоря откровенно, я сомневаюсь, чтобы она делилась хоть в какой пропорции, здесь уж я склонен доверять Бонапарте, который сказал: "Справедливость неделима, не может быть половинной справедливости". Тем не менее, задаю вам вопрос о разделе, ибо, зная, как вы поделили зло на большее и меньшее – я склонен был бы предполагать, что и справедливость, в соответствии с вашей юридической доктрине, подверглась раздвоению.
Сконфуженность Крижижановского достигла зенита. Заикаясь, он сказал:
- Что же… с точки зрения права… Или вы спрашиваете, потому что…
- Спрашиваю я из банального любопытства, пан Кржижановский. А точнее – из его второй разновидности.
- Второй разновидности?...
- Ну да, второй. Которая не приводит спрашивающего в ад. Так все же – какая справедливость является большей, а какая – меньшей?
- Пан профессор, справедливость… полноценная справедливость может существовать лишь тогда… то есть, она должна существовать тогда, когда у основ…
Продолжать бубнить Кржижановскому помешал Малевич:
- Либо она не должна существовать!
- Как это? – удивился Брусь.
- Я говорю, что, возможно, справедливость и не должна существовать. Во всяком случае, всеобщая справедливость.
- Почему же, пан советник? – спросил Хануш.
- Это только теория, доктор.
- Ваша теория?
- Нет, не моя. Я только повторил вам квинтэссенцию одной правовой лекции.
- И кто ее читал? – заинтересовался Кржижановский.
- Это было на семинаре. Видите ли, пан адвокат, я тоже изучал право – в Львовском университете, целых четыре года. И вот один из преподавателей проитал нам лекцию о том, что всеобщая, полная справедливость была бы вредна, поскольку отобрала бы у людей не только мечту о ней, но и – прежде всего – чувство ее смысла. То есть, должна существовать несправедливость, чтобы люди ценили справедливость. Это точно так же, как и со счастьем: если бы несчастье полностью исчезло – никто бы счастья не ценил. Я все это сильно упрощаю, но преподаватель имел в виду именно этот дегенерирующий аспект рая. Всеобщее равенство и всеобщую справедливость он вывалил на помойку. Кстати, уставное равенство он осуждал даже более сурово, чем тотальную справедливость.