- Да, да, по моему личному мнению, тот, кто ищет справедливости – безумен, поскольку справедливости не существует, приятель. Она существует только как положение, но не как реальность. Это химера, а рекламируемые лица и атрибуты данной фата-морганы – это ложь. Ложь законодателей и жандармов, иллюзия для тех, кем управляют. Справедливость бесчестного судьи мало чем отличается от справедливости судьи честного, ибо, когда эта первая является ложью коррупции – вторая является ложью кодекса.
- И Наполеоновского кодекса тоже? – подначивая, спросил Седляк.
- Тоже, при всем моем уважении к Бонапарте. Всяческие кодексы, будучи священными писаниями справедливости, должны проигрывать по той простой причине, что слишком много вещей невозможно взвесить или рассудить справедливо. Относительность всего, хотя бы относительность красоты и истины, относится так же и к справедливости, а когда справедливость относительна – как же может быть идеальной конструкция?
- Но она может достигать идеала, стремиться к объективности… - искал аргументов Мертель.
- С повязкой Фемиды на глазах?... На темную?... Успокойтесь! Термин "относительный объективизм" был бы таким же гротескным, как полудевственность или частичная смерть. Справедливость Мюллера – это ложь и оскорбление справедливости для нсс, но не для семей тех четырех фрицев, убитых "polnische Banditen". Вот вам относительность. Так что не требуйте, чтобы я дарил уважением каноны ваших идеологий. Идеи относительны, как и все остальное. Говоря проще: относительность всего, по моему мнению, это дело совершенно очевидное, не исключая этики и справедливости.
- Сюда, брат, ты включаешь и Божью справедливость? – спросил Гаврилко.
- Из сына меня вознесли до брата, это что, некий вид комплимента? – рассмеялся Станьчак.
- Не уходи от ответа, брат. Неужто и Божью справедливость ты считаешь относительной?
- А как же, пан ксендз. Если бы пан ксендз знал Священное Писание, что вам рекомендую, потому что чтиво весьма занимательное – тогда бы пан ксендз знал теории некоего Экклезиаста, из которых вытекают любопытные учения про относительность всего на свете. Экклезиаст учит, что все является ничем: и добро, и зло, так что не стоит и выпендриваться, ибо один конец для добродетельных и недобродетельных.
- Тут, брат, ты обращаешься к ветхозаветным лабиринтам…
- Это что, обвинение? Пан ксендз против Ветхого Завета?
- Нет, но тем не менее…
- Ага, понял, прежде всего, пан ксендз продает Новый Завет. Ладно, обратимся к Новому Завету, отче. Там выступает Сатана, я прав?
- Да, прав.
- А Сатана является фигурой, относительной ко всем иным персонажам, попик.
- Вот тут ты не прав. Сатана проклят.
- Он точно так же проклят, как и необходим, пан ксендз. Если бы не он – у людей не было бы повода каяться, у них не было бы на кого сваливать все ужасы нашей юдоли слез. И вот тогда некоторые начали бы обвинять Господа Бога! А другие начали бы сомневаться в существовании Господа Бога! Ужасно, не так ли?... Кстати, относительность существования самого Бога – это тема для многодневных дискуссий, так что не будем, ведь у пана графа нет для нас столько времени. Я только советую, чтобы пан ксендз остерегался полемизировать со мной по вопросам веры или относительности, ведь я самым простейшим образом, одним простым вопросом могу сделать доктрину Церкви смешной, используя относительность в качестве строительного материала для абсурда.
Спровоцированный Гаврилко уже не мог отступить, поскольку, в этом случае, он продемонстрировал бы слабость. У него была обязанность сражаться, хотя что-то, в самой глубине души и остерегало его против обмена ударов с философом.
- А пожалуйста, - рискнул он. – Задай же этот вопрос, сын мой.
- Богохульствует ли проститутка, когда она молится?
- Каждый имеет право обратиться к Господу Богу. И Небо особо прислушивается к молитвам грешников.
- А будет ли выслушана проститутка, когда она молится?
- Господь Бог прислушивается к любой молитве.
- Отлично, только я имел в виду то, когда проститутка молится профессионально…
- Это как, профессионально?
- Ну, чтобы Господь Бог послал ей побольше клиентов.
Брусь схватился за голову и простонал:
- Боже, какая мерзость!
- А я и говорил, бесстыдство! – вторил ему Кржижановский, хотя не он, но аптекарь обвинил Станьчака в отсутствии пристойности.
Гаврилко искал разуиного ответа, но безрезультатно.
- Ну что, пан ксендз, увидели? – торжествовал Станьчак. – Мы вернулись ко двору Экклезиаста, который рекламирует относительность бытия…
- Но ведь при этом, он не призывает к греху! – не уступал Гаврилко. – Не будет греха без наказания. Господь каждого осудит справедливо!