- Может он бы и осудил, ели бы заметил, но сомневаюсь, глядит ли Он на эту несчастную землю. Очень давно, когда Он был еще молодым – ведь когда-то должна была у Него иметься молодость – то интересовался всем; но с тех пор Он видел все в таких декорациях и в таких повторениях, что даже самые хамские грехи Ему давно осточертели, так что теперь, когда Он уже старый и мудрый, Ему осталась только скука и безразличие. Он понимающий – словно Время; Его не интересует, что сделаю я, что сделает пан ксендз или капитан Мюллер – Он видел все это уже миллионы раз. Так что, отче, будьте спокойны – Он ничего не заметит.
Гаврилко открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг комнату заполнил белый, ослепительный свет, раздался гром – такой сильный, что задрожала мебель, картины и посуда, после чего все электрические лампы погасли, и воцарилась библейская тьма. Молния ударила то ли в сам графский дом, то ли где-то рядом.
Молчание длилось недолго. Загорелась первая спичка, вторая, третья; когда же щелкнули зажигалки – вернулась и видимость.
Граф успокоил собравшихся:
- Не беспокойтесь, господа, Лукаш сейчас принесет свечи.
АКТ V
Три тройных канделябра с толстыми свечами и две керосиновые лампы давали достаточно света. Правда, при этом он высвечивал лица страшноватыми – контраст желтого блеска и глубоких теней заставлял вспомнить кладбищенские крипты или кабинет черной магии. Гроза и ливень, разыгрывая за окнами свой концерт, усиливали атмосферу, близкую таинственности масонских лож или собраний заговорщиков, желающих перестроить весь мир. Когда вернулся последний из тех, кто убежал в туалет, воспользовавшись перерывом – дискуссия возобновилась.
- Господа, время уходит, а мы слишком часто отступаем от главной темы, - начал адвокат Кржижановский. – Давайте вернемся к фактам и отбросим спекуляции.
- Это вы ко мне, пан меценас?!... – недовольно заметил профессор, чувствуя взгляд Кржижановского на своем лице.
- Вам, вам, прежде всего, пан Станьчак! Здесь никто чаще вас не уходит от фактов к бесплодной болтовне.
- Философ – это человек, которого не интересуют факты, явления и фамилии. Он ищет законы!
- Но вас сюда пригласили не в качестве философа! – грубо заметил Мертель.
- А в качестве кого?
- В качестве гражданина Рудника.
- Но ведь это не изменило моей профессии. Я все так же являюсь философом и намереваюсь остаться ним до самой смерти. Понятное дело, по вашему милостивому разрешению, мой пан!
- Да оставайтесь философом, сколько вам влезет, только не забирайте у нас времени! Здесь и сейчас было бы лучше, если бы вы, вместо философствования, серьезно включились в дискуссию относительно ситуации, которую Мюллер создал своими арестами и шантажом.
- Да пожалуйста, - согласился Станьчак. – Отдадим как его… "Бублика" за профессора Стасинку; за графского сына отдадим какого-нибудь тяжело больного, которому осталось пара дней земных страданий – у доктора Хануша наверняка в больнице таковые имеются…
- Ни одного из своих пациентов я не выдам! – жестко воспротивился Хануш.
- …а за двоих борцов за свободу, - не делая перерыва, продолжил Станьчак, - выдадим гестапо пару пидоров. Пидоров в Руднике хватает, как, впрочем, и везде, а мы все прекрасно знаем, что люди эти совершенно не стоящие с точки зрения воспроизводства народа. Как раз это меня всегда и удивляло: откуда берутся пидоры, ведь они не могут размножаться?
Малевич, Мертель, Кортонь, Кржижановский и Брусь обменялись понимающими взглядами, кивая головами, они как бы демонстрировали предположение, что у профессора Станьчака шарики зашли за ролики. Клос выразил всеобщее неодобрение вербально:
- Это предложения родом из паршивого кабаре! А поскольку мы обязаны найти какое-нибудь серьезное решение…
- Ничего мы не обязаны! – запротестовал Седляк.
- Почему же, мы должны, и это абсолютная необходимость! – пристыдил его Мертель. – Товарищ Седляк не видит данной необходимости, поскольку серп с молотом полностью заслонили для него белого орла, но…
Седляк сорвался и крикнул графу:
- Пан граф, или эти люди перестанут меня оскорблять, или я ухожу!
- Да иди ты хоть к чертовой матери!... – буркнул тихонько Кортонь.
- Господа, еще раз прошу вас забыть личные антипатии и не забывать о культуре диалога, - примирительно сказал Тарловский. – Садитесь, пан начальник, а господ прошу следить за выражениями.
Седляк его не послушал. Вместо того, чтобы присесть, он попытался токовать дальше:
- Эти люди все время ведут…
- Да сядьте же! – прикрикнул на него граф.