Сэндерсон учтиво улыбнулся.
— Мне кажется, мудрым было бы продолжить слушание этого дела, когда атмосфера чуть-чуть разрядится.
Тот же человек, что нашептывал судье чуть раньше, снова подскочил. Произошел поспешный диалог, потом судья обратился к Сэндерсону:
— Мне ясна ваша точка зрения, — сказал он, — но эти люди вели себя вызывающе: они не уважают наши законы.
Лицо Сэндерсона потемнело.
— Что ж, Ваша Честь, если их дело непременно будет рассматриваться сегодня, я вынужден просить суд сделать перерыв, пока я не свяжусь с Адольфо Киноньесом.
Судья кивнул. Киноньес был поверенным в делах «Ньюс», бывшим сенатором и одним из самых выдающихся людей на острове.
— Я вынужден буду его разбудить, — продолжал Сэндерсон, — поднять сеньора Киноньеса с постели, но дольше выступать здесь в роли адвоката я не готов.
У судейского стола случилось еще одно торопливое совещание. Фамилия Киноньеса, насколько я видел, заставила суд слегка задуматься.
Нас выпустили под залог почти на самой заре, небо уже серело и светлело. Не считая толпы возле полицейского участка, улицы были пусты и спокойны. В гавани на якоре в ожидании утра и буксиров стояло несколько больших сухогрузов. К тому времени, как мы вышли на улицу, показались первые лучи солнца — прохладное розовое зарево на востоке. То, что я почти всю ночь провел в камере и зале суда, сделало это утро одним из прекраснейших в жизни. В нем были покой и яркость, зябкая карибская заря после ночи в мерзкой тюряге. Я рассматривал корабли, море за ними и сходил с ума от того, что свободен и впереди у меня — целый день.
Проспав лишь несколько часов, я проснулся от ужасного крика. Это Сала вскочил, будто ему кошмар привиделся:
— Мудацкое отродье! — орал он. — Моя машина! Стервятники!
После минутного смятения я вспомнил, что мы оставили его машину на дороге возле «Каса Кабронес». А пуэрториканцы по-настоящему интересуются брошенными автомобилями — налетают на них, как голодное зверье и раздирают на части.
Сначала уходят колпаки, затем колеса, за ними бамперы и дверцы, а в конце они утаскивают и корпус — двадцать или тридцать аборигенов, как муравьи, уволакивают его к какому-нибудь старьевщику за десятку янки-долларов, а потом дерутся ножами и бутылочными горлышками за свою долю.
Йемон просыпался медленно, постанывая от боли. На губах у него запеклась кровь.
Он сел на матрасе и уставился на нас.
— Проснись, — сказал я. — Твой мотороллер тоже там.
Сала перекинул ноги через раму продавленной раскладушки:
— Слишком поздно. У них было двадцать четыре часа — Господи, да они за двадцать четыре минуты машину раздеть могут. Повезет, если масляное пятно найдем.
— Пропало? — спросил Йемон. Он по-прежнему таращился на нас, не вполне проснувшись. Я кивнул:
— Возможно.
Неохотно я начал одеваться. Синяки украшали все мое тело, двигаться было больно.
Мы добрели до Плаза-Колон и взяли такси. Я никогда раньше не видел город воскресным утром. Обычно я вставал к полудню и сразу шел к Элу не спеша завтракать. Теперь же улицы были почти пусты. Ни следа от ежедневного хаоса, от визга и рева армии торговцев, расскающих по всему городу на незастрахованных тачках. Набережная была почти пустынна, магазины закрыты, только в церквях, казалось, еще что-то происходит. Мы проехали несколько, и перед каждой тусовались живописные кучки народу — смуглые мужчины и мальчики в свежеотглаженных костюмчиках, цветастые женщины с вуальками, маленькие девочки в беленьких платьицах, тут и там мелькал случайный священник в черной сутане и высокой черной шляпе.
Мы разогнались по длинному шоссе на Кондало. Тут все было по-другому. Церквей нет, по тротуарам бродят толпы туристов в шлепанцах и ярких бермудах. Они вливались и выливались из больших отелей, треща без умолку, читая газеты, волоча за собой пляжные сумки, все в темных очках и ужасно деловые на вид.
Йемон промакнул лицо платком.
— Чуваки, — сказал он. — Если я этот мотороллер потеряю, всё. Господи — оштрафовали, избили, арестовали.
Я кивнул, а Сала ничего не сказал. Он перегибался через плечо шофера, словно надеясь в любую минуту застукать толпу, разбирающую его машину.
Казалось, мы ехали много часов, пока, наконец, не свернули с трассы в аэропорт на узкую дорогу к «Каса Кабронес». Не доезжая нескольких сот ярдов, я увидел машину Салы.
— Вон она, — ткнул пальцем вдоль дороги я.
— Боже мой, — пробормотал он. — Чудо.
Когда мы подъехали, я понял, что машина стоит на двух кокосовых бревнышках вместо колес. Колеса пропали вместе с мотороллером Йемона.
Сала принял это спокойно:
— Что ж — это лучше, чем я боялся. — Он залез внутрь и все проверил: — — Не пропало ничего, кроме колес. Дьявольски повезло.
Зато Йемон был я рости.
— Я его где хочешь узнаю! — орал он. — Я как-нибудь кого-нибудь на нем поймаю.
Я был уверен, что если мы еще немного потусуемся возле «Каса Кабронес», неприятностей у нас будет больше. Пройдя немного в сторону бара, я посмотрел, не торопится ли кто-нибудь к нам. Но там все было закрыто, стоянка пуста.
Возвращаясь к машине, в кустах возле дороги я заметил что-то красное. То был мотороллер Йемона, прикрытый горкой пальмовых листьев. Кто-то его припрятал, намереваясь вернуться попозже.
Я позвал Йемона, и тот его вытащил. Не пропало ничего. Завелся с одного пинка.
— Вот черт, — сказал он. — Надо посидеть и подождать этого подонка — — он возвращается, а тут сюрприз.
— Конечно, — согласился я. — А потом все лето провести в Ла Принцесе. Пошли — валим отсюда.
Возле такси Сала тем временем прикидывал, сколько ему будут стоить четыре новых колеса с резиной. Выглядел он очень подавленным.
— Давайте позавтракаем, — предложил Йемон. — Мне нужно съесть чего-нибудь.
— Ты рехнулся? — ответил Сала. — Я не могу тут бросить машину — они ее прикончат. — Он полез в бумажник. — На, — сказал он Йемону. — Заедь на заправку, позвони торговцу «фиатами» и скажи, чтобы прислал четыре колеса. Вот его домашний телефон — скажи, что для мистера Лоттермана.
Йемон взял карточку и задребезжал по дороге.Через несколько минут мы услышали, как он возвращается. Потом мы целый час сидели и ждали бригаду. К моему удивлению, колеса прислали. Мы их привинтили, Сала на счете подписался Лоттерманом, и мы поехали в отель «Лонг-Бич» завтракать.
Терраса оказалась переполненной, поэтому мы устроились внутри, возле бара с закусками. Нас окружала толпа, которую мне десять лет удавалось избегать: бесформенные тетки в шерстяных купальниках, тупоглазые дядьки с безволосыми ногами и робкими смешочками, все американцы, все пугающе одинаковые. Этих людей не следует никуда выпускать из дому, подумал я; запереть в подвале какого-нибудь чертова Сохатого Клуба и глушить эротическими киношками; а если захочется в отпуск, показывать зарубежный художественный фильм; если же их и это не удовлетворит, отправить в глухомань и травить злобными собаками.
Я бросал на них яростные взгляды, пытаясь впихнуть в себя гнилостный завтрак, который мне подсунула официантка: склизкие яйца, сальный бекон и жиденький американский кофе.
— Черт побери, — сказал я ей. — Это не «Недик» — у вас что, пуэрториканского кофе нет?
Она покачала головой.
Сала сходил и купил «Майами Геральд».
— Мне нравится это место, — ухмыльнулся он. — Мне нравится сидеть тут, смотреть на пляж сверху вниз и думать о тех хороших вещах, которые тут можно было бы сделать с помощью «люгера».
Я положил на столик два доллара и встал.
— Ты куда? — спросил Йемон, отрываясь от газетной секции, которую выхарил у Салы.
— Не знаю, — ответил я. Я действительно не знал. У меня даже собственной квартиры не было. — Может, к Сэндерсону. Куда угодно, лишь бы подальше от этих людей.