— Ба! Василий Семенович! — Сорин фальшиво улыбнулся. — Что же вы без звонка?
— Да уж так вышло, Андрей Максимович, не обессудьте. Мимо проезжал.
— Заходите, заходите. Жалко, Лены дома нет: она бы нам что-нибудь поесть сообразила.
— Да ничего, мы с вами по-холостяцки, на кухне кофейку попьем, — сказал Трегубец, но почему-то отправился не на кухню, а в глубину квартиры. Он заглянул в одну комнату, потом в другую, внимательно оглядывая обстановку, но не нашел ничего, достойного внимания, и повернулся к Андрею. — Ну, так что ж, Андрей Максимович, где потчевать будете?
— Вы же сами сказали: на кухне, — ответил Сорин и повел рукой в нужном направлении.
— Ну, на кухне так на кухне, — добродушно согласился Трегубец.
«Не увидел», — радостно подумал Сорин, вспоминая о том, как задвигал за кресло пластиковый кейс с картинами и укрывал его газетами. Он усадил Трегубца на стул возле окна и засуетился у плиты.
«Однако мальчик что-то нервничает, — подумал Василий Семенович. — С чего бы это ему? Все мне вроде доложил. Ну, не ждал, ну, волнуется. Или, может быть, что-то скрывает? Может быть, почему-то я не должен находиться в данной квартире в данный момент? Может быть, кто-то должен прийти? А ведь это интересно! Он мне говорил, что оставил картины в Лондоне. Ну, хорошо, допустим. А связь? Ведь теперь из страны выехать он не может, значит, должна быть у него какая-то связь, с кем-то там он все-таки общался помимо этого Кошенова! Или не успел?»
— Ну, как вам на родине? — начал он разговор.
— Да как! В гостях хорошо, а дома все равно лучше, — улыбнулся Сорин.
— Неприятностей больше никаких нет?
— А какие могут быть неприятности, Василий Семенович? Кроме вас никто и не знает, что я здесь живу.
— Никто и не узнает, пока не надо будет.
— Так я думаю, — сказал Сорин, ставя перед Трегубцом кофе, — и надобности такой не появится.
— Вот как! Это почему же? — спросил Трегубец.
— Да есть у меня ощущение, Василий Семенович, что вы как-то самостоятельно, по собственной инициативе, что ли, стали мною заниматься.
— Это с чего же такая мысль?
— А вот судите сами. От бандитов вы меня вдвоем отбили: вы да ваш помощник, этот, как его, Ян. С громилой этим опять же сами разделались. Кстати, как он?
— Это не у меня, — вздохнул Трегубец, — это у священников спрашивать надо. Но думаю, что с Богом он вряд ли разговаривает.
— Я тоже так думаю, — согласился Сорин и продолжил: — Ну, так вот: сами вы все, сами, и там вдвоем, и тут вдвоем. Ни тебе опергруппы, ни тебе экспертов-криминалистов, в конце концов, даже «скорой помощи» не вызвали.
— Для кого?
— Да для бандюгана этого. Вот и задумался я: а не сами ли вы, Василий Семенович, мною занимаетесь, так сказать, во внеслужебное время, в виде хобби?
— Ну, что ж, мысль ваша не лишена занятности, — согласился Трегубец. — Только вам-то, Андрей Максимович, пользы в этих размышлениях ровным счетом никакой.
— Ну, не скажите, Василий Семенович, — ответил Сорин, усаживаясь на стул перед следователем. — Мы ведь с вами обоюдно друг в друге заинтересованы. Вы, насколько я понимаю, тем, чтобы этого Ермилова прижать, я — чтобы свою жизнь сохранить. Но вот закавыка-то в чем: вы меня паспортом и страхом, как уздечкой, держите, а я вас — вашим начальством тоже, пожалуй, под уздцы взял.
— Это что же, — засмеялся Василий Семенович, — вы меня шантажируете, что ли, Андрей Максимович?
— Да не в моей это природе, Василий Семенович. О каком шантаже речь!
— Ну, значит, пугаете?
— Да нет, просто ситуацию обрисовываю. Я, знаете, так уже напугался за все эти времена, что проснулось во мне какое-то сверхъестественное логическое мышление и жутко обострилось чувство самосохранения. Не хочу я ни под чью дудку плясать, понимаете?
— Понимаю, понимаю, Андрей Максимович. И что же из ваших слов следует?
— То, что слабоват я в ваши игры играть. Я же не ребенок и понимаю, что против вас и против Ермилова я — так, просто любитель. А потому, Василий Семенович, решил я с вами распрощаться.
— Поясните, — сказал Трегубец.
— Бог с ними, с картинками. Пусть лежат себе безмятежно в Лондоне, а я, пожалуй, поеду путешествовать по просторам необъятной родины. Душно мне в Москве, Василий Семенович, да и надежды, между нами говоря, на то, что вы вовремя придете меня спасти, никакой. Вы же сами говорили, что господин Ермилов человек серьезный, и вам с вашим напарником против него, вероятно, тоже не устоять. А как только вас аккуратно нейтрализуют (дай вам Бог, конечно, долгих лет жизни), тут и мне недолго останется. А я, Василий Семенович, жить хочу.