— То есть, натурально, линять собираетесь, Андрей Максимович?
— Если вам угодно перейти на такой язык, то да. В конце концов, все, что вы хотели знать, вы уже знаете. Ведь вас не я и не картинки эти интересуют, а сам господин Ермилов, я так понимаю.
— Правильно понимаете, конечно. Но только ваши показания мне понадобятся.
— Какие показания, Василий Семенович? Все мои рассказы к делу не подошьешь, я — так, сказитель, а не свидетель.
— Занятно, занятно, — пробурчал Трегубец, потирая виски. — И не боитесь, что я вас во «всесоюзный» объявлю?
— Нет, Василий Семенович, не боюсь. Для этого же горы бумаг потребуются, одобрение начальства, резолюции разные. Некогда вам этим заниматься.
— Я вам не верю, Андрей Максимович, не верю ни на грош.
— Ваше право, — ответил Сорин.
— Ну скажите честно: ведь за границу намылились?
— Василий Семенович, я же уже сказал…
— Намылились, намылились. Одного только не понимаю: как вам это удастся?
— Да никак. Паспорт-то мой у вас. Вы вот что, Василий Семенович, контактный телефончик мне оставьте. Будут проблемы, я вам позвоню: глядишь, еще друг другу и понадобимся.
— Телефончик я вам, конечно, оставлю, Андрей Максимович, — сказал Трегубец, вынимая из кармана визитную карточку, — но вы все же подумайте, прежде чем в бега пускаться.
— Уже подумал, — ответил Андрей.
— Ну, да Бог вам судья. Построили вы старика, конечно. Побреду я.
— Еще чашечку кофе?
— Да нет уж. Счастливо оставаться, — сказал Трегубец и покинул квартиру Сорина.
По дороге на службу он анализировал этот разговор и пришел к выводу: «Что-то я не учел. Какой-то ход за границу у него есть. Не станет человек в здравом уме, без денег и с такой ненадежной профессией по России шастать. Ни знакомых, ни привычки жить в глубинке у него нет. Остается одно: Запад. Эх, Василий Семенович! Может, тебе на старости лет тоже бросить всю эту белиберду и — вместе с Сориным? А там, глядишь, на картинках разживемся (не одной же молодежи везет). Ну, да ладно, сейчас разговор не о том, сейчас нас господин Цуладзе интересует».
На следующее утро Старыгин завез Трегубцу обещанную куклу, выполненную мастерски, так, как могут сделать только профессиональные кидалы или милиционеры, прошедшие долгую школу оперативной работы.
— Молодец, — похвалил Яна начальник. — Если так же красиво и гладко все в галерее пойдет, с меня большая бутылка шампанского.
— Лучше коньяка, Василий Семенович, — ответил Ян.
— Уговорил, — хохотнул Трегубец. — Ну, бывай.
Он выбрал в гардеробе свой лучший костюм, надел белую рубашку, перебрал галстуки и, не найдя ничего приличного, повязал на шею под воротник фуляр, подаренный ему когда-то давно кем-то из американских коллег, приезжавших по обмену опытом. Потом он посмотрел в зеркало и пришел к выводу, что вполне соответствует облику покупателя произведений искусства. «Ну-с, вперед, к новым победам», — сказал себе Трегубец.
Около Управления он опять заметил слежку. «Зашевелились, зашевелились, Геннадий Андреевич, — веселился Трегубец, заходя в свой кабинет. — Ну, так это нам на руку. Сегодня еще больше зашевелитесь». Прямо из кабинета он набрал номер галереи «Дезире» и попросил связать его с директором.
— Светлана Алексеевна?
— Я, — ответил мягкий голос.
— Это Аркадий Иванович. Помните, заходил к вам на днях? Мы с вами по поводу Экстер разговаривали.
— Да, конечно, конечно, — обрадовалась Светлана.
— Ну, так наша договоренность остается в силе?
— Несомненно.
— Часика в три я подъеду.
— Замечательно, буду вас ждать с нетерпением.
— Договорились.
После звонка Трегубца Горлова тут же набрала номер Аслана.
— Аслан, это я.
— Слушаю, — ответил Цуладзе.
— Все остается в силе: в три он будет у меня.
— Хорошо. В половине третьего приедет человек, привезет вещь.
И действительно ровно в половине третьего у входной двери галереи звякнул колокольчик и в зал вошел сумрачный мужчина ярко выраженной восточной наружности с объемистым пакетом в руках.
— Директор где? — грубо спросил он Надю, сидевшую за столиком консультанта перед входом в зал.