— И ты думаешь, что я занимался тем же самым? — презрительно спросил Ота. — Тогда ты не понимаешь, что значит быть императором. Я уважаю то, что ты сделала после Мати, но от меня зависят сотни тысяч людей. Реорганизовать правосудие в нескольких предместьях и держать в узде местных бандитов — одно, политика империи — совсем другое.
— У тебя есть тысячи слуг, — сказала она. — Дюжины людей из высших семейств охотно исполнили бы любой твой приказ ради повышения статуса. Скажи мне, почему ты сам отправился в Гальт? У тебя есть мужчины и женщины, которые охотно стали бы послами.
— Это должен был быть я, — ответил Ота. — Если бы на моем месте был кто-нибудь пониже, ему бы не хватило веса.
— Да, понимаю, — отозвалась она, не слишком убежденная.
— Помимо этого, я бы не хотел, чтобы кто-нибудь почувствовал себя виноватым.
— Ты сломал мир, — сказала она. — Ты приказал Маати и Семаю пленить того андата, а когда он разозлился на них и уничтожил жизнь в каждой матке в городах, включая мою, выбросил поэтов на ветер. Они верили в тебя и пожертвовали всем ради тебя. Ты связал города вместе и стал героем, а они — изгнанниками.
— Ты так это видишь?
Идаан осторожно поставила свою пиалу на каменный стол. Ее черные глаза уперлись в его. У нее было продолговатое лицо. Северное, как у него. Он вспомнил, что из всех детей хая Мати только он и Идаан пошли в мать.
— Не имеет значения, как я это вижу, — сказала она. — Мое мнение не создает мир. И не уничтожает его. Важно то, что есть на самом деле. Так что скажи, высочайший, права ли я?
Ота покачал головой и встал, оставив свою пиалу с чаем рядом с ее:
— Ты не знаешь меня, Идаан-тя. Мы говорили с тобой меньше раз, чем у меня пальцев. Не думаю, что у тебя есть право судить о мотивах моих действий.
— Твоих? Нет, — сказала она. — Но я сделала ошибки, которые ты делаешь сейчас. И я знаю, почему я их сделала.
— Мы не одинаковы.
Она улыбнулась, опустила глаза и сложила руки в позу, которая принимала поправку и извинялась за проступок, хотя не было ясно, какой именно проступок она имеет в виду.
— Конечно, — сказала она. — Я останусь на завтра, высочайший. В случае, если ты примешь решение, быть может я смогу помочь тебе его выполнить.
Ота ушел с тягостным впечатлением, что сестра его жалеет. Он дошел до своих апартаментов, съел половину еду, принесенных ему слугами и отказался от певцов и музыкантов, которые занимались только одним — ждали и выполняли любой его каприз. Вместо этого он принес стул на балкон, сел и стал глядеть на море, освещенное только светом звезд.
В высоком небе плавали тонкие облака, океан казался обширной темной равниной. Лившийся с холмов город, лежавший перед ним, сиял ярче любых звезд, горели факелы и фонари, свечи и печи огнедержцев. Бриз пах дымом, солью и сочными цветами ранней осени. Ота закрыл глаза.
Он чувствовал за спиной дворцы, нависшие словно тяжесть, которую он на мгновение сбросил с плеч и которую скоро надо будет опять брать на себя. Мысли беспорядочно метались в голове, перепрыгивали от одного кризиса к другому и нигде не задерживались настолько долго, чтобы понять любой из них. И, прогнав их всех, появился разговор с Идаан, который он начал прокручивать заново, пытаясь найти резкие возражения, вовремя не пришедшие в голову.
Почему она жалеет его? Она была судьей в одном из предместьев, а сейчас стала фермером. Да, получше, чем предательница и убийца, но это не давало ей моральное право судить его. А уж сообщать ему о природе его собственных чувств к Семаю и Маати… это просто смешно. Она почти не знает его. И, вообще, появиться при дворе — полное сумасшествие с ее стороны. Он мог бы ее убить, а не сидеть, как собака, пока она громоздила одно оскорбление на другое.
Она думает, что он сломал старый мир, верно? А что, его стоило спасать? Это не принесло бы справедливости. Покой, который он предлагал, был приобретен ценой жизни многих несчастных и борьбой. Больше сорока зим назад дай-кво сказал ему, что они не смогут предложить Сарайкету замену, если Бессемянный сорвется с привязи; с этого мгновения Ота знал, что тот мир обречен.
Гении-гальты, в отличие от всего остального мира, построили свою силу на идеях, которые росли одна из другой. Более лучшая кузница привела к более лучшей работе с металлом, что привело к более крепким инструментам и так далее по цепочке вплоть до конца их возможностей. Контраст — Империя, Вторая Империя, города Хайема: они все владели немыслимой силой и опирались на чудеса. И когда первый поэт пленил первого андата, все стало возможно. Все, что ум мог себе представить, можно было использовать; все, о чем только подумали, можно было сделать.