Колэн сказал:
— Через два-три дня будете здоровы.
— Жарища какая, черт бы ее подрал, — сказал Паркинсон. Он взглянул на Куэрри. — Слава Богу, хоть один говорит по-английски. — Потом посмотрел на свой «ремингтон» и сказал: — Могила белого человека.
— Вы не сильны в географии. Это не Западная Африка. — Куэрри поправил его сухим и недружелюбным тоном.
— А там все равно ни черта, ни дьявола в этом не смыслят, — сказал Паркинсон.
— И Стэнли никогда здесь не был, — продолжал Куэрри, не пытаясь скрыть свою неприязнь.
— Нет был. Ведь эта река — Конго?
— Нет. С Конго вы расстались неделю назад, когда отплыли из Люка.
Паркинсон снова повторил свою непонятную фразу.
— Там все равно в этом ни черта, ни дьявола не смыслят. У меня голова разламывается.
— Он жалуется на головную боль, — сказал Куэрри доктору.
— Переведите: когда его снесут на берег, я ему что-нибудь дам. Узнайте, дойдет ли он сам до миссии? Это же немыслимо — тащить такую тяжесть!
— Сам? — крикнул Паркинсон. Он повернул к ним голову, и пот с шеи вылился по желобкам на подушку. — Вы что, убить меня хотите? Прелестная статейка получится, только не мне ее придется читать. Паркинсона приняла та же земля, по которой Стэнли…
— Стэнли здесь не был, — сказал Куэрри.
— Был или не был, не все ли равно. Вот прицепились! Жара, черт ее подери! Почему вентилятора нет? Если этот тип действительно врач, пусть кладет меня в хорошую больницу.
— Вам наша больница, пожалуй, не понравится, — сказал Куэрри. — Она у нас для больных лепрой.
— Тогда я останусь здесь.
— Баржа завтра уходит обратно в Люк.
Паркинсон сказал:
— Я не понимаю, что он говорит, этот ваш доктор. Можно ему довериться? Он хороший врач?
— Да, хороший.
— Но ведь они правды никогда не скажут. Мой старик так и умер в полной уверенности, что у него язва двенадцатиперстной кишки.
— Вы не умираете. У вас легкий приступ малярии, только и всего. Самое худшее позади. Если бы вы прошлись до миссии пешком, для нас всех это было бы гораздо проще. Впрочем, может, вы хотите вернуться в Люк?
— Если я за что взялся, — последовал туманный ответ, — то доведу дело до конца. — Он вытер шею пальцами. — Ноги у меня как кисель, — сказал он. — Наверно, фунтов тридцать потерял. Боюсь, не отразилось бы на сердце.
— Ничего не попишешь, — сказал Куэрри доктору. — Придется тащить его.
— Пойду посмотрю, что тут можно сделать, — сказал Колэн и вышел из каюты. Когда они остались одни, Паркинсон спросил:
— Вы умеете обращаться с фотоаппаратом?
— Конечно.
— И с блицлампой?
— Да.
Он сказал:
— Тогда я вас попрошу — окажите мне любезность, Щелкните несколько снимков, когда меня будут переносить на берег. И постарайтесь, чтобы вышло с настроением. Ну, знаете как? Со всех сторон черные лица — сострадают, беспокоятся.
— С чего бы им беспокоиться?
— Это можно великолепно инсценировать, — сказал Паркинсон. — А беспокоиться им будет о чем — вдруг уронят? Там все равно не разберутся.
— Зачем вам эти снимки?
— Такие вещи всегда пользуются успехом. Фотография не врет — во всяком случае, так принято думать. А знаете, с тех пор как вы вошли в каюту и я снова могу говорить по-английски, мне стало гораздо легче. И потею меньше, правда? Хотя голова… — Он осторожно повернул голову на подушке и снова застонал. — Ну, ладно. Если б у меня не было этой малярии, пришлось бы ее, пожалуй, выдумать. Прелестный штрих.
— А вы бы поменьше говорили.
— Как я рад, что это плавание кончилось, черт бы его подрал.
— А зачем вы сюда приехали?
— Вы знаете такого — Куэрри? — сказал Паркинсон.
Он с трудом перевернулся на бок. Огонек свечи заблестел в капельках и разводах пота на его лице, так что оно стало похоже на разъезженную дорогу после сильного дождя. Куэрри знал наверняка, что он никогда раньше не видел этого человека, но ему вспомнилось, как доктор Колэн сказал: «Большой мир к нам пожаловал».
— Зачем вам понадобился Куэрри? — спросил он.
— А вот понадобился. Такая моя работа, черт бы ее подрал, — ответил Паркинсон. Он снова застонал. — Это вам не игрушечки, к черту-дьяволу. А вы правду мне говорите про врача? Не скрываете, что он сказал?
— Нет.
— Сердце меня беспокоит. За неделю похудеть на тридцать фунтов! «О ты, моя тугая плоть»[32], как бы тебе на самом деле не сгинуть. Рассказать вам по секрету? Разудалый Паркинсон частенько так боится смерти — просто сил нет!
— Кто вы такой? — спросил Куэрри.