Мари Рикэр подложила себе картофеля на тарелку.
— Только не говорите, — сказала она, — что я ем за двоих.
— Не собираюсь.
— Это ходячая колонистская шуточка, когда у кого-нибудь глисты.
— Как живот — болит?
— Увы, прошло. Доктор считает, что одно с другим не связано.
— Может, вам все-таки позвонить мужу? Он же будет волноваться, если вы и сегодня не вернетесь.
— Линия, наверно, испорчена. Здесь почти всегда так.
— Грозы эти дни не было.
— Африканцы вечно крадут провода.
Она молчала до тех пор, пока не прикончила ужасающего лилового крема.
— Пожалуй, вы правы. Пойду позвоню, — и ушла, предоставив ему пить кофе в одиночестве. Его чашка и чашка Паркинсона в унисон позвякивали о блюдца на пустых столиках.
Паркинсон заговорил с другого конца зала:
— Почта еще не пришла. Я жду свой второй очерк. Если придет, занесу к вам в номер. Да, кстати! Вы в шестом или седьмом? Как бы не ошибиться. Еще попадешь куда не следует.
— А вы не трудитесь.
— За вами должок — фотоснимок. Может, вы и мадам Рикэр сделаете мне такую любезность?
— От меня вы никаких фотоснимков не получите, Паркинсон.
Куэрри уплатил по счету и пошел на поиски телефона. Аппарат стоял на конторке, за которой сидела женщина с синими волосами и в синих очках и выписывала оранжевой ручкой счета.
— Звонок есть, — сказала Мари Рикэр, — но никто не отвечает.
— Надеюсь, ему не хуже?
— Наверно, ушел на завод.
Она повесила трубку и сказала:
— Все, что могла, я сделала, правда?
— Перед тем как пойдем ужинать вечером, надо позвонить еще раз.
— Теперь вам от меня не отделаться!
— Мне от вас, вам от меня.
— Другую сказку расскажете?
— Нет. Я только одну и знаю.
— До завтра с ума сойдешь. Просто не представляю себе, куда деваться, пока не узнаю.
— А вы ложитесь и полежите.
— Нет, не могу. Как по-вашему, будет очень глупо, если я пойду в собор и помолюсь?
— Нисколько не глупо. Лишь бы провести время.
— Но если это здесь сидит, во мне, — сказала она, — от молитвы оно не исчезнет?
— Вряд ли. — Он нехотя сказал: — Священники и те не требуют, чтобы в это верили. Они, должно быть, посоветовали бы вам молиться об исполнении воли Господней. Впрочем, не ждите от меня наставлений насчет молитв.
— Ну, знаете! — сказала Мари Рикэр. — Прежде чем молиться об исполнении его воли, я бы поинтересовалась, какая она. Но все равно пойду помолюсь. Буду молиться о счастье. Ведь так можно?
— Думаю, что можно.
— А это почти все охватывает.
2
Куэрри тоже не знал, куда девать себя. Он опять спустился к реке. Погрузку на епископской барже закончили, и на борту никого не было. Магазины на маленькой площади стояли с закрытыми ставнями. Казалось, весь мир спал крепким сном, кроме него и молодой женщины, которая, наверно, все еще молилась. Впрочем, вернувшись в гостиницу, он обнаружил, что еще один человек бодрствует — Паркинсон. Он стоял под сиренево-розовыми цепями и не сводил глаз с двери. Как только Куэрри переступил порог, Паркинсон на цыпочках подошел к нему и сказал тоном хитроватым, но настоятельным:
— Мне надо поговорить с вами по секрету, прежде чем вы подниметесь к себе.
— О чем?
— Обрисовать вам ситуацию, — сказал Паркинсон. — Буря над Люком. Знаете, кто там наверху?
— Где наверху?
— На втором этаже.
— Я вижу, вам не терпится сказать. Ну, говорите.
— Супруг, — пробасил Паркинсон.
— Какой супруг?
— Рикэр. Разыскивает жену.
— Пусть заглянет в собор, она, вероятно, там.
— Это все не так просто. Он знает, что она здесь с вами.
— Конечно знает. Я был вчера у него в доме.
— Тем не менее вряд ли он предполагал, что вы займете два смежных номера.
— Ход мысли, типичный для репортера скандальной хроники, — сказал Куэрри. — Какая разница — смежные номера, не смежные? В одну постель можно сойтись и с разных концов коридора.
— Вы недооцениваете репортеров скандальной хроники. Они пишут историю. От прекрасной Розамунды до Евы Браун[52].
— Ну, в историю чета Рикэров вряд ли войдет.
Он подошел к конторке и сказал:
— Приготовьте мне счет, пожалуйста. Я уезжаю.
— Удираете? — спросил Паркинсон.