— Как прекрасен запах мужского пота и крови, — блаженствовала Изабэль, и казалось, она сексуально возбудилась. — Выпей, — она протянула бородатому бокал. — Насладись победой.
— Слушаюсь, госпожа, — он послушно принял бокал.
Никто не смотрел ей глаза. Ангелы выглядели покорными марионетками. Стало понятно, что они жили в не меньшем ужасе перед собственными правителями, но этот факт, судя по радостному блеску в глазах, доставлял им удовольствие.
Бородатый скромно глотнул хунса, и мы замерли в ожидании. Я нетерпеливо заерзал на месте.
— Когда подействует яд? — шепнул я.
— Потерпи.
— Прекрасно, — улыбнулась Изабэль. — Выбирай любую деву, и дай ей имя. Возьми ее прямо здесь, на столе. Я хочу это видеть. Бородатый покорно кивнул, и оглядел гарем из тихих ангельских дев. Они никак не отреагировали на слова Изабэль.
В культуре ангелов обычная ангельская дева — всего лишь функция. Им даже имен не давали, пока властный самец не побеждал за право обладания и не решал, как ее назвать. Девы безвольны, послушны, необходимы исключительно для размножения. В их глазах давно померкла жизнь. Они смирились с судьбой, без сопротивления приняв роль инкубаторов, и боялись выражать собственное мнение.
Инакомыслящих убивали. Так сложилось, что женщин среди ангелов рождалось втрое больше, чем мужчин, потому дам особо не берегли.
В голове не укладывался подобный общественный строй. В нашем мире суровый патриархат подвергся бы страшному осуждению, да и сам я не испытывал удовольствие, когда к женщинам относились будто к мусору.
— Ты, Бруна, — бородатый указал на стройную деву с отпущенными до бедер светлыми волосами. Бруна с ангельского — грязная лужа, в которую плюнул Создатель. Девушкам выбирали лишь недостойные имена, которые кончались на «а», а не на «эль». Бруна, Ханта, Тара — у всех имен ужаснейшее толкование. Только ангелы из высших сословий могли позволить себе имена, кончавшиеся на «эль». У Алландела, к слову, единственное имя в Антерре, которое кончается на «ел», а Ел с ангельского — Бог. Алланде — воплощение, Ел — Бог. Его имя переводилось как Воплощение Бога.
Бородатый грубо схватил Бруну за волосы и стянул ее со стула, как тряпку. Меня злоба взяла, и я стиснул кулаки. Ангельских дев стало жалко, и желание помочь им овладело сознанием. Ну так же нельзя. Она ведь хрупкая и нежная девушка.
— Раздевайся, грязь, — приказал бородатый.
Бруна даже не пискнула. Она молча поднялась, развязала плечико платья, и платье соскользнуло ей под ноги, обнажив юное тело. Грудь была маленькой, а бедра только-только обретали женские формы. Дева послушно села на стол, и раздвинула ноги, а бородатый пристроился к ней, растянув губы в довольной ухмылке.
Он ворвался в узость ее лона бесцеремонно, мощным рывком бедер, а Бруна простонала от боли и удовольствия, обхватив шею бородатого в бессознательном женском порыве.
— Животное!
— Ей это нравится, — флегматично сказал Барвэлл.
— Что?! — я чуть не крикнул.
Бородатый вдруг замер и выпучил глаза. Вены на висках его распухли, почернели, и его стошнило кровью на грудь Бруны. Когда бородатый падал, Бруна глядела на него взволнованным взглядом, обронив слезинку с ресницы. Она будто хотела, чтобы над ней надругались.
Бородатый повалился на спину, изогнулся дугой, хрипло закричал, захлебываясь, и затем забившись в предсмертных конвульсиях. Его не стало за считанные секунды. Яд оказался действительно страшный.
Что-то было не так. На лице Изабэль застыло блаженное выражение, и она за малым делом не пустила руки себе под платье для самоудовлетворения, созерцая столь жестокое зрелище. Она прикусила губу, и вылила хунс из бокала. Темная струя ударила в землю, и растекалась небольшой лужицей.
— Бедное дитя, — Изабэль пожала плечами, и легким движением бросила бокал себе за спину. — Наш добрый торговец из Вигнетта одарил нас отравленным хунсом. Мы знаем, кто это сделал, и знаем, где они, — Изабэль направила недобрый взгляд на нашу птицу, а у меня в животе похолодело.
Выследила.
Два ангелы выкатили из храма каменную плиту на деревянном каркасе, а к плите, мощными гвоздями, был приколочен обнаженный извозчик. Его распяли. Ступни и ладони кровоточили, он свесил голову на бок, и вывалил ополовиненный язык. Мне вспомнилось, как он изобразил такую смерть часом ранее, и стало дурно. Пальцы его были обрезаны по фаланги. Прежде чем убить, ангелы над ним вдоволь поиздевались.