Я так и не понял, к чему он это сказал. Пока я соображал, имеет ли все это вообще какой-то смысл, громкая связь опять зашипела, и голос обратился ко мне, - а мне почему-то стало казаться, что обращается он ко мне персонально, - с дополнением:
«Кстати! Я вот что вспомнил... Как-то раз я ходил по магазинам со своей матерью. Я был в достаточно благосклонном расположении духа, потому что моя роль заключалась в «тягловой мулости», грубо говоря, я просто помогал маме таскать сумки, что, безусловно, намного спокойнее, чем быть манекеном для наглядного отображения маминого видения хорошего мальчика, красивого и модного в достаточной степени, чтобы все девочки бросали своих нерях и липли ко мне, как перья к смоле. И, праздно блуждая по отделу женской обуви, я обратил внимание на то, что она, женская обувь, чертовски интересная. С точки зрения смелости и даже агрессивной броскости дизайна. Мне запомнились две прекрасные модели. Во-первых, чудесные сандали, полностью покрытые перьями. Совсем полностью, такими маленькими перьями, похожими толи на крупную чешую, толи на мелкую черепицу. Видимо, это были укороченные вороньи перья, но я не уверен, я не орнитолог и даже не модельер. В любом случае, увидев их, я потом полчаса пытался припомнить, не было ли у греков мифа об оброненных Гермесом сандалиях. В конце концов, я пришел к выводу, что у греков такого безвкусного божества быть просто не могло, разве что в роли шута, который обречен на вечные попытки пройти фейс-контроль на Олимп. Во-вторых, также сандали, видимо, олицетворяющие собой представление своего создателя о «панковости». Они выглядели как обычные уличные тапки, на верхней части которых было несколько рядов хромированных шипов. Острые, я трогал... Мне стало завидно, ведь у мужчин вряд ли когда-то будет такая многофункциональная обувь, которой можно в случае надобности и по мордасам кому... В качестве самообороны, естественно. Очень удачная модель для молодых девушек, которые в силу своего разухабистого образа жизни и вульгарных вкусов в одежде имеют большие потенции для становления в качестве жертвы сексуальных преступлений. Когда я поделился с матерью своими мыслями, она отстраненно и с абсолютно серьезным лицом сказала, что ими еще мясо можно отбивать и спину чесать. Мне это показалось остроумным, но мамка не поняла моего восторга и все-таки приобрела такие. В прошлом году, спустя несколько лет заключения в гардеробном шкафу, эти сандали увидели свет и были забракованы для ходьбы по причине маленького размера и, следовательно, волочащейся по песку, - а песок в тех местах, откуда я родом, - это основной материал уличного покрытия, - пятке. Так они превратились в игрушку для нашей собаки - французского бульдога, любящего кататься спиной по вещам, не знаю уж, что это за фетиш у него был. Выкинуты они были только после того, как наш пес в кровь разодрал себе губу, пытаясь разгрызть эти тапки. Однако, у меня есть подозрение, что на прозаической помойке их история не закончилась, и они еще не раз участвовали в бомжовьих драках в качестве кастета или дубинки. Спасибо за внимание».
Этим монологом голос по другую сторону громкой связи вызвал во мне приступ жалости, я подумал, что он принадлежит человеку одинокому и сильно скучающему, который говорит просто для того, чтобы звуком собственной речи отпугнуть окружающую его пустую тишину.
В размышлениях об одиноком человеке и холодных стенах, которые не хотят отвечать, я незаметно для самого себя дохожу до конца полок и останавливаюсь перед стеной, полностью состоящей из картонных коробок, таких же кислотно зеленых, как и все остальное в этом магазине, и с белой минималистичной эмблемой на боку. В обоих направлениях стена бесконечна. Я стою перед ней, как Буридан перед стогами, и вяло размышляю над ослиной дилеммой.
Что-то не дает мне покоя.
Мне неуютно, но я не могу понять, почему.
По спине пробегает волна холодной дрожи. Внутри зарождается ощущение подопытности. Что-то изменилось, условия как-то поменялись, и я должен на это как-то отреагировать, но я не знаю, как, потому что не понимаю, что случилось.
Стена тянется в обе стороны и, будто бы закругляясь, заходит за бесконечно отдаленные от меня ряды полок. Подвоха в ней я не вижу.