Малдер, внезапно вскочив, резко пересекает комнату и начинает раздеваться, а она окидывает хищным взглядом его стройное тело, пока он стягивает через голову уже ослабленный галстук, снимает часы, кладет их на комод, затем расстегивает рубашку и кидает ее на стул. Оставшись в одних помятых брюках и майке, Малдер явно чувствует себя гораздо комфортнее и возвращается в постель. Просачивающийся из кухни свет падает на него со спины, превращая его в таинственную, окруженную странным ореолом фигуру, медленно придвигающуюся к ней все ближе. Размытый силуэт, неведомое существо, словно бы вырвавшееся откуда-то из самых глубин земли, чтобы поглотить ее. Но он не внушает ей страха. Даже не видя его лица, она все равно знает этого мужчину, этого пришельца из подземного мира, где корни – это цветы, распускающиеся во тьме.
Он ложится рядом, обнимает ее, и они немного передвигаются на наполовину застеленной кровати - так, чтобы она снова могла различать его лицо – резкие скулы, крупный нос, глаза, цвет которых по сей день остается для нее загадкой. Когда он разозлен или возбужден, они становятся совсем темными и похожи на яркие, сверкающие агаты. Когда опечален или доволен – кажутся прозрачными, как морская вода. Скалли мягко ласкает ладонью его щеку, осторожно проводя пальцами по свежему порезу от бритвы, и спрашивает себя, откуда взялся этот человек и что за путаница в планах мироздания свела их вместе в этой жизни. Он скорее походит на дитя Ури Геллера (3) или Зигмунда Фрейда, нежели на отпрыска своих холодных, ничем не примечательных родителей. А еще в нем есть частичка Бадди Холли и, наверное, Бэтмена, раз он до сих пор жив. Он – чистая кинетическая энергия, заключенная в теле с глазами морской черепахи, пластикой газели и взъерошенными, как иглы ежа, волосами: он тьма и свет, доброта и жестокость, Ид и Суперэго, вина и искупление. И все эти противоположности отчаянно сталкиваются внутри него, пребывая в вечном движении, как пульсар, и борясь за главенство. Она знает его, ей ведомы все тайны его сердца. И он – тот, кто предназначен ей судьбой.
Она смотрит ему в глаза, и вдруг ей невыносимо хочется, чтобы наконец наступило лето. Малдер улыбается, и Скалли понимает, что он отчаянно пытается что-то сказать, но не может. Такое происходит нередко – он просто смотрит на нее пустыми глазами, как будто его мозг превратился в автомат с жевательной резинкой, который забыли заполнить, и теперь, сколько монеток в него ни закинь, все равно останешься ни с чем. Малдер, человек, который может с мучительной дотошностью перечислять факты из тысячи различных областей, интересных только ему одному, сейчас безмолвен перед ней, перед лицом перемен, случившихся в их жизни. Она пока не привыкла к его молчанию и к этому остекленевшему взгляду: они заставляют ее нервничать, переживать, краснеть, не находить себе места. Но в то же время Скалли понимает, в чем кроется причина его затруднений: никакие слова из ее уст точно так же не смогут даже отдаленно выразить то, что творится в ее сердце и разуме. Существует ли вообще хотя бы одна фраза, что не прозвучит избито, нелепо, затасканно, фальшиво? Все эти слова о любви настолько часто произносились в дурных романтических фильмах и безвкусных комедиях, что со временем попросту лишились своего изначального смысла. И теперь сказать больше нечего.
Вместо этого они прибегают к действиям, отлично выражающим их эмоции, доводят друг друга до изнеможения, даже не собираясь сбрасывать темп. Малдер, как и подозревала Скалли, оказался потрясающим любовником: внимательным, нежным, одержимым - в хорошем смысле этого слова. Но важнее всего то, что ему известен способ избавить ее от комплексов, обезоружить невинной шуткой и в то же время напомнить об их полном доверии друг другу одним лишь взглядом или парой фраз. Малдер настолько раскованно чувствует себя с ней обнаженным и с таким благоговением относится к любым ее потребностям, что она снова научилась видеть себя красивой. И больше не воспринимает свое тело как механизм, который в лучшем случае функционирует без сбоев, а в худшем – готов предать ее в самый неподходящий момент, ни с того ни с сего, как внезапно распрямившаяся пружина.
Скалли с удивлением обнаружила, что, занимаясь с ним любовью, прибегает к словам гораздо чаще, чем привыкла делать это во время секса. Он любит, когда она беззастенчиво говорит, чего хочет. А ей нравится то, что нравится ему. Поэтому она часто озвучивает свои желания и вообще произносит много вещей, впоследствии заставляющих ее краснеть. Позже, в те минуты, когда она вдалеке от Малдера, эти слова возвращаются к ней из ниоткуда, словно обрывочные куски какого-нибудь пошлого диалога, которые ей иной раз доводилось слышать под дверью его квартиры, когда она наведывалась к нему по вечерам без предупреждения. В такие моменты Скалли застывала на месте, занеся кулак над дверью, не отваживаясь постучать, и долго раздумывала, действительно ли нужно беспокоить его, стоит ли та информация, с которой она пришла, долгого, неловкого, тяжелого момента ожидания в коридоре. Иногда, когда Скалли все-таки стучала в дверь, он казался раздраженным. Иногда - смущенным. В любом случае последующий разговор всегда оставлял в ее душе необъяснимое смятение и даже тоску. Но она никогда не решалась взять паузу и спросить себя, почему.
Секс с Малдером - запретный плод, некогда бывший такой притягательной, заманчивой, хотя и опасной фантазией, превратился в насущную потребность, полагающееся ей ежедневное довольствие. Этому занятию они предаются каждый вечер, обычно в уединении его квартиры. И лишь однажды – на работе, хотя ранее они поклялись, что «ни за что и никогда». Оба сознавали, что это чистое безумие, но настолько увлеклись флиртом и поцелуями (причем в роли зачинщицы выступила она), что Малдер не выдержал и, внезапно развернув ее, перегнул через стол. А потом, прижавшись к ней всем телом, спросил срывающимся, охрипшим голосом, хочет ли она его. Когда Скалли не ответила, он задрал ей юбку, нетерпеливо расстегнул ширинку и, решительно отодвинув ее трусики, вошел в нее одним резким движением. Скалли была настолько поражена происходящим, что ее рот так и остался открытым, пока она по воле Малдера была распластана на столе, уткнувшись взглядом в стакан с карандашами, и только старалась приподняться повыше, чтобы сделать угол проникновения более удобным. Руки Малдера стальной хваткой сжимали ее плечи, его бедра резко, с громкими шлепками соприкасались с ее ягодицами, а она кусала губы, чтобы не застонать. И несмотря на то, что это было грубое, почти животное совокупление, а может, и благодаря этому, кончила дважды. Секс казался чем-то новым, необыкновенным, даже сюрреалистичным, словно его изобрели заново - специально для них.
Он – секс с Малдером – определенно отличался от того, что довелось испытать Скалли в объятиях других мужчин. Да и сама она словно бы стала другой. И не могла поверить, что они провели столько лет, не прикасаясь друг к другу так, как касались сейчас. Умом Скалли понимала, что все эти годы закономерно вели их к сегодняшнему моменту, что все сложилось настолько идеально именно благодаря уникальной комбинации тех основ, из которых состояла их жизнь – необходимости идти вперед, раскрывать все новые и новые тайны и безоговорочного, укрепляющегося, несмотря ни на что, доверия. Но все равно, лежа под конец дня обнаженной в постели Малдера, она часто испытывала какое-то неприятное, назойливое чувство горечи и сожаления, будто каждый вечер на протяжении долгих лет пыталась приготовить на ужин тушеную говядину без самой говядины.