— Посредством изменения информационной политики?
— Да — новой информационной и новой школьной политикой. Чтобы вернуть школу русскому народу, не нужно арестовывать олигархов (а уж тем более министров или учителей). Но все учебники должны быть переписаны с учетом одной сверхзадачи: после работы с ними должна оставаться решимость жить и любить в России.
Вот недавно в одной школе в ожидании урока я полистал учебник г. И. Годера. 5-й класс, «История древнего мира». Меня интересовала главка, посвященная рождению христианства. Книга не то что антицерковная, она антинаучная, хотя учебник образца 1997 года. Впечатление, что книга написана человеком, для которого христианство — что-то чужое, неведомое и холодное. Из того, как излагается христианство, дети никогда не смогут понять, что в нем привлекало людей. Все выхолощено, все сведено к классовой борьбе и пиару. Мол, в IV веке император Константин потому принял христианство, что понял, что христиане не революционеры и от них не исходит угрозы Римской империи. Доходит и до прямой лжи — когда утверждается, что якобы Первый Вселенский Собор, созванный Константином, определил, какие книги внести в состав Нового завета и какие отбросить. Это же просто сказка, которая кочует лишь по оккультно-теософской макулатуре.
— Журналистика связана с принципом «успей первым». Есть риск, что материал может оказаться неверным или будет не достаточно соответствовать идеологии издания. Как быть православному журналисту, тем более молодому, чтобы заявить о себе. Ведь у него при таких условиях практически нет шансов, чтобы стать заметной фигурой.
- В этом случае, я считаю, что нормальный православный журналист — это не уличный репортер, не оператор скандальной хроники — это аналитик. В аналитике нет спешки. Т.е. надо претендовать на статус обозревателя. Значит — над стать лучшим, элитным журналистом. Надо быть профессионалом, иметь наработанные связи, понимать специфику, язык, логику, качество аргументации. Вот на этих условиях можно идти в православную журналистику. А если на первое место ставится работа папарацци, тогда православным журналистом быть нельзя.
— Как по-вашему: при Путине Русской Церкви стало легче?
— В путинский период стало легче, а, значит, вскоре станет труднее. Когда в 90-е годы Россия была фактически оккупирована сектами — Церковь зашевелилась, началась какая-то активность, писались и распространялись хорошие книжки… Сейчас, когда, как кажется, потоку сект поставлен заслон, и первые лица государства при удобном и неудобном случае напоминают о своем Православии, — снова в некоторых епархиях наблюдается неприятное расслабление.
— А какое время было благотворнее в нравственном отношении — 70-е, то есть сумерки империи, или все-таки 90-е с их беспределом и свободой?
— Свои бездны были везде… Советский Союз мог бы по-китайски переродиться в нормальную империю — наиболее органичную для России форму бытования, — если бы не Михаил Андреевич Суслов с его марксистской упертостью и мертвенной скукой, которая помешала России перестроить марксизм в нормальную государственническую идеологию… Но в любом случае я бы не хотел вернуться туда. Мне интересно жить сегодня.
— Скажите, Вы знакомы с организацией «Идущие вместе», если да, как вы относитесь к их деятельности?
— Я кошка, которая гуляет сама по себе, и ни с кем вместе не ходит.
— Я спросил про них, потому что они пробуют реанимировать цензуру. Считаете ли Вы, что определенные произведения культуры необходимо запретить?
— Сама по себе эта идея меня не травмирует. Элементарная нравственная цензура вполне может быть.
— А кто тогда будет цензором?
— Начнем с того, что цензура у нас есть. Каждый раз, когда наши горе-демократы говорят, что не надо никакой цензуры — они хотят сказать, что цензорами будут лично они. Когда они говорят, что журналистика должна быть независимой — они подразумевают, что это они будут делать свою газету и диктовать свои условия. Нет более жестких цензоров, чем наши демократы.
Вот несколько заметок из 19 века:
«Самодовольный либерализм наш в те дни был всесилен: ни ум, ни талант, ни богатое сердце не давали того, что всякий тупица имел в жизни, в печати, если на лбу его светилась медная бляха с надписью „я либерал“. Вот эта-то несправедливость, что люди расцениваются не „по душам“, а прямо „по кастовым признакам“ таких-то убеждений, подняла, и на много лет подняла, всю мою силу моего негодования против нее: как мы волнуемся же против привилегированных высших учебных заведений, откуда выходя и без знания и без сердца, люди уже по одной своей заштампованности получают сразу „9 классный чин“ должности. Таким образом источником моего анти-либерального настроения было общее христианское чувство и вместе демократическое (=все люди равны по душам, и добряк-консерватор выше прижимистого либерала)» (Василий Розанов) [18].
Вот стихотворение Бориса Алмазова «Социалисты», написанное в 1871 году:
В ХХ веке Николай Лосский точно сказал о Бердяеве, что тот «был просто одержим мракобесием свободы» [19]. А в 1935 г. в Париже диспут по поводу софиологии закончился тем, что Борис Вышеславцев просто избил Максима Ковалевского, одного из единомышленников В. Лосского и оппонента о. Сергия Булгакова [20].
Вообще сторонники “открытого христианства” парадоксальным образом творят вполне закрытый его вариант. Декларируемая открытость к опыту “западных братьев” совмещается с поразительной глухотой к опыту собственно православному, к отрезанности от реального церковного мира. Об открытости и терпимости отца Георгия Кочеткова можно судить хотя бы по его неоднократным высказываниям о том, что он спокойно будет причащаться вместе с экуменически настроенным католиком, но взаимное причащение с православным фундаменталистом считал бы невозможным [21]. И здесь приходится напомнить, что Апостольские правила (своего рода конституция Церкви) предупреждают (в 8-м правиле), что священник, отказавшийся от причастия с другим православным священником, и не приведший канонически убедительных оснований для такого своего поступка, сам должен быть лишен сана. Вообще нельзя не заметить, что экуменические настроения русских филокатоликов питаются не столько тягой к тому свету, что они видят в опыте западных христиан, сколько неприязнью к реальному православному миру, в котором они живут. Это известное искушение любви к дальним, питаемой прежде всего осуждением ближних…