— Это Натальина книжка, — сказал он наконец. — Ее почерк, а пара телефонов еще мной записана. Как она к тебе попала?
— Этой книжкой пользовалась Лена Фатюшина. Вот ее рабочий телефон, вот домашний... — Валера показывал ему записи, надеясь, что тот обратит внимание на сходство почерка. Сашка ничего не замечал, тупо кивая, тогда Валера прямо показал на какую-то запись: — Саш, это почерк твоей сестры?
— Ее.
— И это?
Сашка присматривался к закорючкам, кивал, но в смысл написанного явно не вдумывался.
— Значит, книжка полностью заполнена твоей сестрой, за исключением пары записей, сделанных тобой, — сделал вывод Валера.
— Послушай, Яковлев, что-то ты темнишь. На кой ляд мне рабочий телефон Фатюшиной? Чего тебе вообще от меня надо?
— Блин, Цезарь, ты что, отупел со вчерашнего вечера? — взорвался Валера. — Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?! Фатюшина работает в этой фирме от силы полгода, а твоя сестра умерла четыре года назад! Как может быть записан рабочий телефон Фатюшиной рукой твоей сестры?! На, смотри! — Он сунул Сашке под нос книжку, раскрытую на последней странице.
Несколько секунд Сашка молча смотрел, потом пробормотал:
— Пусть я тупой, но я ничего не понимаю. Это невозможно...
Он сорвался с места, ушел в комнату и тут же вылетел. Лихорадочно зашнуровал кроссовки, бросил Яковлеву:
— Поехали.
— Куда?
— К Фатюшиной, к черту на кулички, куда угодно, но я должен все выяснить...
В отличие от людей посторонних, Валера мог разобрать, когда Цезарь спокоен, а когда волнуется. Но таким взбудораженным он его еще не видел; его взвинченное состояние было заметно невооруженным взглядом.
До Профсоюзной улицы они ехали молча; неожиданно Сашка взбесился:
— Яковлев, садюга, ты можешь ехать побыстрее?!
— Могу, — невозмутимо ответил Валера и «утопил» педаль газа в пол. — Я все могу.
«Вольво» понеслась, прижимаясь днищем к асфальтовой полосе трассы, стрелка спидометра закачалась у крайней отметки... Хорошо, что ночью машин почти нет. До Беговой они долетели в рекордно короткие сроки — минут за двадцать.
Пятиэтажка в глубине двора. Ни одной живой души на улице — правильно, времени-то четыре утра, — во всем доме светятся только два окна в последнем подъезде. На третий этаж поднялись бегом; Саша отступил подальше, Валера требовательно нажал кнопку дверного звонка. Несколько секунд томительного ожидания — и испуганный голосок Ники за дверью:
— Кто там?
— Это я, Валера.
Она защелкала замками, приоткрыла дверь; Валера заметил, что цепочку она снимать и не подумала, оставила щелочку, чтобы удобнее было говорить, и все.
— Что случилось?
— Вы забыли одну вещь в моей машине...
— Утром бы отдал. Зачем ночью-то...
— Утром мне некогда будет.
— Ну вечером или потом, когда тебе удобнее будет. Мы же не последний раз видимся.
Сашке надоело слушать их препирательства у полуоткрытой двери.
— Ну-ка, Яковлев, отойди.
— А это кто? — ахнула Ника, только тут заметившая, что Валера приехал не один.
Ничего больше она сказать не успела — Сашка вышиб дверь. Звенья дверной цепочки выдержали удар, но болты, которыми она крепилась к косяку, были вырваны с корнем. Створка двери задела Нику, она коротко вскрикнула, но крик был подавлен, что называется, в зародыше — Сашка профессионально зажал ей рот.
— И чего ты топтался у двери, не понимаю, — с улыбкой сказал он Яковлеву. — Как будто не умеешь входить туда, куда тебя не пускают. Это Фатюшина?
— Нет, — ответил Валера.
На шум вышла Лена, зябко кутаясь в халатик.
— Что здесь происходит? Что... — Ее голос сорвался, когда она увидела Матвеева. — Сашка?...
Он бросил Нику, шагнул... Валера отвернулся, чтобы не быть свидетелем душераздирающей сцены. Невозмутимо закрыл дверь, сказал перепуганной Нике:
— Не обращай на него внимания. Он у нас бешеный.
Ника никак не могла прийти в себя, ошалело глядя на
Подругу, разрыдавшуюся на Сашкиной груди.
— Это кто такой? Парень ее?
— Брат.
— Ага, брат... А дверь зачем вышибать? Так нельзя сказать?
— Ника, я же говорю — он бешеный.
Лена, вернее, Наташа ушла в комнату. Ника с нескрываемым ужасом смотрела на Сашку, а тот с издевкой стал извиняться: