Жуть накатывала волнами, хотелось упасть, убежать, умереть!
— Впусти… впусти… — простонало за воротами.
— Впустить? — взъерошенным, перепуганным шаром возник рядом Гостемил Искрыч. И аж присел, едва не шарахнувшись от моего тяжелого взгляда. — Так ведь это!.. Ик… На поклон ведь пришли…
— Впусти, хозяйка…
Избушка в лесной глуши, черепа на заборе, старая ведьма — складывались в моей голове детальки пазла.
Что-то я начинала подозревать…
И, решившись, кивнула:
— Впусти.
Прозвучало это куда более властно, чем я сама от себя ожидала — и ворота, подчиняясь Гостемилу Искрычу, с оглушительным скрипом поплыли в стороны.
От мерзкого звука у меня свело зубы — да так, что, кажется, склинило намертво! Мелькнула крамольная мысль, что если закрываться они будут также, то лучше пусть за чудище за забором и впрямь нас всех убьет, чем выслушивать такое еще раз!
...но пса я на всякий случай притянула к себе ближе за загривок — чтобы не вздумал уйти и оставить меня наедине с лесной жутью!
Вползшее во двор существо оказалось огромным. Теперь я отчетливо видела, что оно выше забора — только, пока оно находилось снаружи, этого не было видно.
Оно больше всего напоминало переплетение корней и ветвей, и двигалось то ли шагом, то ли ползком. И перед собой оно толкало… бочку? Деревянную такую, классическую бочку. Составленную из досок, обитую обручами.
— Прими, хозяйка. И будь милостива.
Рот у существа формировался все из тех же веток и корней, и когда оно говорило, над этим ртом, больше напоминающим пасть, угадывались глаза, но на этом всё, сходство с живым существом заканчивалось.
Оно поклонилось — видели когда-нибудь, как кланяется куча ветвей размером побольше дома? Нет? Это вам повезло! — развернулось, и пошло-поползло обратно, а за ним, в сгущающихся сумерках, толпилась очередь из других существ, пришедших на поклон к ведьминой преемнице.
Тоненькая, зеленоватая девушка в венке из пестрых цветов, поднесла сплетенную из травы корзинку, полную птичьих яиц.
Она была удивительно красивой — только спины у нее не было.
Огромный волк, настороженно поглядывая на замершего подле меня пса, сложил у крыльца задранного оленя.
Существа, похожие на лисиц…
Существа, похожие на девушек с перепончатыми руками и ногами.
Существа, похожие на медведей.
Существа, не похожие ни на что.
Они подходили, оставляли подношение, просили милости и уходили.
Темнело.
Загорались на заборе глаза у черепов — по очереди. У одного. У другого. У третьего… и чем больше их вспыхивало красным, тем меньше вермени оставалось сумеркам — тем ближе подходила ночь.
Тянулась вереница существ, лесных, речных и болотных. Росла гора подарков у крыльца.
Скреблась тревога: ворота нужно закрыть до темна.
Ворота обязательно нужно закрыть до темна!
Знание было таким естественным, что меня даже не удивляло, откуда оно возникло — потому что оно было полностью логичным.
Власть властью, милость — милостью. А свой дом нужно держать под защитой! Особенно ночью, когда входит в силу… всякое.
Закрыть ворота нужно обязательно до того, как окончательно истают сумерки!
И замерев неподвижно (хотелось бы сравнить себя с античной статуей, но честнее будет — с садовой скульптурой), я мысленно приказывала ходокам поторопиться.
Ноги затекли, спину свело от напряжение — и оно тупой тянущей болью отдавало в затылок.
Плечи ровно, подбородок высоко, взгляд прямо. И в позвоночнике у меня не стальной стержень, накатывающая от пришельцев жуть выковала из него меч, и меч этот — я, страшный, несгибаемый, обоюдоострый. И нет здесь мне ни равных, ни противников — оттого и не кланяюсь я никому, оттого и отводят взгляды те, кто осмеливается взглянуть мне в глаза, все до единого.
Я не склонюсь, не поддамся. Не уступлю.
Но даже сквозь это упрямство, составлявшее мою суть сколько я себя помнила, звенела, грызла тревога: ворота. Ворота нужно закрыть до темноты!
И я, опасаясь нарушить мрачное молчание обряда, напирала безмолвным требованием: быстрее. Быстрее. Быстрее!
В глазницах последнего черепа, еще черных, едва заметно мерцали красные искры.
И едва вереница явившейся на поклон нечисти-нелюди втянула хвост в створ ворот, едва последний из них покинул подворье, растворившись на фоне залитого ночным мраком леса, я рявкнула-выдохнула:
— Закрыть ворота!
И когда по воле домового захлопнулись, гулко громыхнув, тяжелые створки, когда запорный брус взлетел, словно невесомый и лег на крючья. Когда сразу за этим полыхнул ярко-красным последний череп, замыкая сторожевую цепь. Когда я без сил осела на ступеньку, одной рукой обняв пса за мохнатую шею, чтобы не грохнуться с крыльца, как герой похабного стишка... только тогда я поняла, что все это время в другой руке я сжимала надкушенный пирожок.