В результате было исключено из института 12 человек. Кроме того, было намечено к исключению еще 45 человек условно, с тем, что они должны подать просьбы о прощении. Такие просьбы были поданы, и почти все исключенные были приняты обратно.
22 января нормальная жизнь в институте возобновилась.
Естественно, Илья Петрович, человек старых правил, должен был всегда стоять на страже узаконенных порядков, что при его мягком характере было трудно.
Вот и стало совсем не под силу работать старому директору, которому было уже к тому времени за семьдесят лет.
В материальном отношении положение семьи теперь стало весьма стесненным. Пришлось покинуть просторные директорские апартаменты при институте и переехать в маленькую бедную квартирку на углу Загородного проспекта и Аештукова переулка (теперь переулок Джамбула), в доме № 16, и жить на пенсию.
А Петру Ильичу, которому отец смог теперь предложить только скромное жилье и не менее скромный обед, нужно было очень много времени тратить на то, чтобы заработать хоть сколько‑нибудь, давая уроки музыки (рояля и теории), аккомпанируя певцам и т. д.
Вспоминая те дни и своих учеников, Чайковский рассказывал о том, как он пошел «наниматься» аккомпаниатором к певице–любительнице Юлии Федоровне Штуббе, впоследствии Абаза. Юлия Федоровна приняла его свысока, подвергла экзамену, после чего сказала по–французски, с сильным немецким акцентом: «Молодой человек, вы плохо знаете музыку. Приходите два раза в неделю, я буду давать вам уроки».
Впоследствии, забыв это, Ю. Ф. Абаза стала страстной почитательницей композитора.
Следует добавить, что ученики Чайковского жили в разных концах города, — один урок, например, надо было давать на Выборгской стороне, другой — в Коломне, а на извозчика денег не было.
Отец и сын проявили себя в этих условиях очень своеобразно и, пожалуй, неожиданно для окружающих, показав какую‑то близость своих характеров: Илья Петрович, вопреки мнению старшего сына Николая да и других родственников, очень поддерживал Петра Ильича в его решении оставить службу, о чем Чайковский вспоминал всю жизнь с чувством нежной благодарности.
Сам же Петр Ильич стал особенно деятелен, весел и энергичен. Радостно занимался он уроками в консерватории, радостно трудился для заработка. Он порвал почти со всеми своими светскими знакомыми, подшучивал над своей ветшавшей одеждой и был счастлив, как никогда, в своей маленькой, узкой комнате в Лештуковом переулке, — такой маленькой, что поместиться там могли только кровать и письменный стол.
Однако бедность этого жилья не помешала молодому композитору создать здесь ряд своих первых музыкальных произведений: «Песнь Земфиры», «Характерные танцы» и многое другое. Один из самых близких его друзей в то время, Ларош, вспоминал, что никто из товарищей не заметил в Чайковском ни малейшего беспокойства за свою судьбу, когда он вышел в отставку. Видимо, вера в свое призвание была у него очень велика, и не могло быть у него никакого сомнения в правильности выбранного им жизненного пути.
На пороге новой трудовой жизни Петр Ильич писал сестре: «Милый друг, Саша! Из полученного от тебя… письма к папаше я вижу, что ты с недоверием смотришь на решительный шаг, сделанный мною на пути жизни. Поэтому‑то я и хочу подробно объяснить тебе, что я намерен делать и на что я надеюсь.
…Так как занятия мои делаются все серьезнее и труднее, то я, конечно, должен выбрать что‑нибудь одно.
…Я уже достал себе на будущий год несколько уроков… я совершенно отказался от светских удовольствий, от изящного туалета и т. п.
…После всего этого ты, вероятно, спросишь, что из меня выйдет окончательно, когда я кончу учиться? В одном только я уверен, — что из меня выйдет хороший музыкант и что я всегда буду иметь насущный хлеб».
В своих воспоминаниях о Чайковском Ларош часто возвращается к описанию его привычек, внешности, образа жизни. Вот каким рисует он Петра Ильича времен консерватории: