1) Первая сюита,
2) «Письмо Татьяны»,
3) увертюра «Ромео и Джульетта»,
4) романсы и
5) Andante cantabile из Первого квартета в переложении для скрипки и фортепиано.
В концерте участвовал оркестр русской оперы под управлением Направника.
Уже с первого номера в публике стал распространяться слух, что где‑то в зале, видимо спрятавшись на хорах, скрывается сам композитор. Передавали друг другу: «Он только что вернулся из‑за границы, но он здесь, кто‑то видел его в артистической».
Многие стали оглядываться назад на узкий балкон, помещавшийся напротив сцены, над задними рядами, стараясь разглядеть хорошо знакомую многим фигуру композитора. Перешептывались, посмеивались…
Наконец, слух добежал и до первого ряда. И вот после исполнения «Письма Татьяны», которое чудесно спела Александра Валериановна Панаева, когда аплодисменты стали особенно горячими, кто‑то крикнул: «Автора!»
Великий князь наклонился к Марии Федоровне и сказал ей что‑то на ухо. Она повернулась назад и, смотря на хоры, слегка похлопывала одной ладонью о другую.
Вызовы усилились. Смущенного Петра Ильича стали просить спуститься с хоров. Он сопротивлялся, как мог, ссылаясь на свой дорожный костюм.
Прошло несколько неловких минут, во время которых аплодисменты не прекращались, и вот Чайковский появился на эстраде — растрепанный, покрасневший, сконфуженный своим непарадным видом, близоруко всматривающийся в окружающих. Ближе всех к нему оказалась певица. Красивая, улыбающаяся, она протянула ему руку, чтобы подойти с ним к краю сцены. В величайшей растерянности Петр Ильич схватил эту руку и усиленно стал кланяться певице. Она мягко повернула его лицом к публике. Он быстро несколько раз поклонился, как всегда чуть боком, и скрылся в артистической комнате. Там он едва не плакал от досады на свой далеко не новый костюм, на нескромного человека, выдавшего его присутствие.
После исполнения каждого из остальных номеров продолжались вызовы и овации, а после концерта Чайковского окружила толпа знакомых и незнакомых людей. Тут он растерялся еще больше и совершил еще одну неловкость. К нему подошла сестра устроителя концерта Мария Николаевна Васильчикова. Она давала ужин, на котором должен был быть и Петр Ильич, и напомнила ему об этом.
Незнакомый с ней ранее, композитор, видимо, принял ее за кого‑то другого, он стал отказываться и говорить с ней на «ты»:
«Я к тебе в другой раз приеду, ты прости, сегодня я должен ехать к какой‑то Васильчиковой, так неприятно!» Потом понял свою ошибку, смутился еще больше и исчез. На ужин к ней он так и не поехал.
Впрочем, впоследствии недоразумение разъяснилось и Петр Ильич сам попросил «устроить ему вечерок у этих милых людей».
«…Конечно, его приняли с распростертыми объятиями, — вспоминала А. В. Панаева, — —и за это короткое пребывание Петра Ильича мы все же успели провести два пресимпатичных вечера на Дворцовой набережной, 12.
Петр Ильич был непринужденно весел и, видимо, чувствовал себя там хорошо».
В Марте 1880 года опера «Орлеанская дева», посвященная Направнику, была представлена в дирекцию императорских театров. Летом Чайковский получил извещение, что опера принята к постановке на сезон 1880/81 года.
Однако не все шло гладко. Сначала возникли неприятности с цензурой, которая никак не хотела разрешить одно из действующих лиц именовать архиепископом и требовала называть его странником. Наконец решили сделать его кардиналом.
Очень много хлопот было с выбором актрисы на главную роль. По этому поводу завязывались интриги, и вокруг оперы все время велась «игра интересов».
Чайковский писал: «Придется по горло окунуться в море театральных и чиновничьих дрязг, до тошноты надышаться этой гнилой атмосферой мелких интрижек».
В то время (в ноябре — декабре. 1880 года) Петр Ильич остановился в Европейской гостинице. Сначала он был доволен, так как «достал очень тихую и изолированную комнату», и ему казалось, что он сможет здесь спокойно работать.
Однако вскоре театральная суматоха целиком захватила его. Вместе с этим возрастало его недовольство самоуправством театральных чиновников, непониманием его композиторского замысла, тупыми распоряжениями равнодушных людей.
«Только первые два дня я провел довольно спокойно, — писал он Надежде Филаретовне. — Затем, побывавши у Направника, я узнал, что по поводу постановки «Орлеанской девы» в театральном мире страшная суматоха.
Не буду вам рассказывать всего, что мне пришлось вытерпеть в улажении этого дела и сколько неприятностей и тяжелых минут я испытал в сношениях с этими людьми…