Поэтому и на ежегодные собрания окончивших приезжали многие — и совсем юные, и убеленные сединами.
Чайковский еще 27 сентября 1885 года сообщал Н. Ф. фон Мекк:
«Я написал для училищного юбилея не кантату, а просто хор, который на празднике должны петь воспитанники. Текст для этого хора пришлось также написать самому».
Текст, написанный Петром Ильичом, оканчивался следующим обращением к правоведам:
Чайковскому, такому «рыцарю» в жизни, должна была быть особенно близка идея борьбы за правду.
Приехав на этот раз в столицу, Петр Ильич заболел и, поправившись, все еще продолжал чувствовать себя утомленным и раздраженным.
Следующий раз Чайковский приехал в Петербург в марте 1886 года, и всего на четыре дня.
О тех днях сохранились записи в дневниках — скупые и лаконичные:
«15 марта — Консерватория… Корсаков. Обед дома… Концерт. Овация. Чай дома с Бобом и Колей. 16 марта — завтрак у Римского. Рождение Веры. Михайловский театр…»
Легко расшифровать эти отрывочные — «концерт», «овация». В этот день Петр Ильич был в седьмом симфоническом собрании Русского музыкального общества. В концерте под управлением Ганса Бюлова исполнялись произведения Бетховена, Сен–Санса, Мендельсона, Рубинштейна и Первый фортепианный концерт Чайковского.
Блестящее исполнение его Бюловым, которому он был посвящен, и присутствие любимого композитора вызвали овацию.
Живя в Петербурге, Чайковский часто бывал в доме певицы Павловской на Екатерининском канале (теперь канал Грибоедова, д. 7). Об этих посещениях мы узнаем из воспоминаний В. П. Погожева. Петр Ильич чувствовал себя у нее уютно и просто. И хозяйка, и ее друзья искренне любили Петра Ильича. Он вообще не был особенно словоохотливым, но тут интересно рассказывал о своих путешествиях, о выступлениях и концертах, встречах с выдающимися людьми.
Он говорил гладко, литературным языком, с юмором, а иногда и ядовито. Когда горячился, высказывался лаконично: «Отвратительно!», «Обаятельно!».
Раздражался, когда высказывал мнения о пристрастности и несправедливости музыкальных критиков.
И наоборот, особенная теплота слышалась в голосе Чайковского, когда он говорил о человеческой самоотверженности.
Если разговор заходил о чьем‑либо бедственном положении, он мгновенно менялся. На глазах порой появлялись слезы, все лицо выражало сострадание, а рука опускалась в карман, чтобы вытащить кошелек.
Он был совершенно безрассудно щедр и никогда никому не отказывал в помощи. Многие друзья Чайковского знали об этой его особенности и при нем старались избегать подобных разговоров.
Приезжая в Петербург, часто на очень короткий срок, Чайковский много времени отдавал деловым визитам, навещал друзей, знакомых. Иногда он делал это с чувством искренней симпатии, иногда же с присущей ему деликатностью, не желая обидеть никого из близких.
Работать в Петербурге, т. е. писать музыку, было совершенно невозможно. Даже если сам он никуда не пойдет и останется дома — придут к нему и по делу, и просто так, чтобы увидеть, поговорить.
15 июня 1886 года Чайковский еще на три дня приехал в Петербург и остановился в Европейской гостинице. Стояли белые ночи, и Петр Ильич писал:
«…Как странно после Парижа очутиться внезапно в июне в Петербурге. Зимой он так оживлен и блестящ, теперь это совершенная пустыня. Что касается «белых ночей», то красоты в них много, но я во всю сегодняшнюю ночь, несмотря на трехдневное путешествие, не мог глаз сомкнуть. Не спится при этом непостижимом сочетании ночной тишины с дневным светом».
Сложное и грустное семейное дело привело его на этот раз в Петербург, — дело, связанное с судьбой его племянницы Татьяны Львовны Давыдовой, дочери Александры Ильиничны.
Первенец и любимица семьи — красивая, темпераментная, избалованная Таня долго не могла выбрать жениха. Потом была помолвлена, внезапно порвала с женихом, тяжело пережив этот разрыв. Затем полюбила учителя музыки, женатого человека, который не мог получить развода.
Должен был появиться ребенок.
Татьяна Львовна Давыдова.
В тайну Тани был посвящен только Петр Ильич. Родители не знали ничего.
Чайковский уговорил их отпустить Таню с ним в Париж якобы для лечения нервной системы.
Там родился у нее мальчик, которого отдали на воспитание в одну французскую семью, жившую в окрестностях Парижа.