9 июля 1926 года в девять часов утра на Восточной площади Кантона, которая еще в минские и цинские времена (1368–1912) использовалась как военный плац, Чан Кайши в присутствии не менее пятидесяти тысяч человек принял торжественную присягу в качестве главнокомандующего НРА. На «впечатляющей церемонии», встреченный бурными овациями, он поклялся «разгромить северных милитаристов, покончить с империалистическим гнетом, выполнить завещание Суня и смыть наш позор». А уже через два дня его войска, воодушевленные идеями национальной революции, одержали первую крупную победу над милитаристом У Пэйфу, после чего заняли столицу провинции Хунань — город Чаншу. Местные жители, ненавидевшие губернатора Чжао Хэнти, установившего режим террора, «приветствовали их как героев». Над каждой торговой лавкой в Чанше развевался красный флаг, по улицам «часами маршировали студенты, выкрикивая коммунистические лозунги… “Долой западный империализм!” и “Да здравствует Россия, спаситель человечества!”».
После этого на сторону главкома НРА, представлявшего, по отзыву одного из современников, «новый тип человека: талантливого, решительного и делового», стали переходить мелкие вожди милитаристов, опасавшиеся потерять свои войска, а с ними власть и доход. Чан принимал их, назначал на генеральские должности и включал их полки и дивизии в свои вооруженные силы. «Все хотят сдаться мне, — с удовольствием говорил он. — Они боятся только одного: что я могу не принять их капитуляцию… Все они оппортунисты». В итоге за счет перехода на сторону НРА части милитаристов ее офицерский корпус начал приобретать откровенно консервативный характер; влияние правых вследствие этого возросло, и Чан стал все более склоняться к их позиции. В то же время, вслед за продвижением частей НРА, в деревнях и городах Хунани, а затем и Хубэя усиливалось волнение люмпенов и пауперов, то есть той части сельского и городского населения, которая испокон веку рассматривалась зажиточными землевладельцами да и обычными крестьянами и торговцами как наиболее деструктивный фактор общественной жизни. Люмпены и присоединявшиеся к ним пауперы, голодные и оборванные, хотели доминировать над теми, кто жил хоть немного лучше их. В обстановке революции и войны у них появился шанс возмездия за свое унижение и нищету. Обычные крестьяне, в массе своей ни в чем не повинные, представляли собой наиболее удобную мишень просто потому, что жили по соседству. Естественно, пауперовско-люмпенский бандитизм создавал угрозу для единого фронта, так как генералы и офицеры НРА были выходцами из более или менее зажиточных семей. Но коммунисты, как и в Гуандуне, стали организовывать люмпенов и пауперов в так называемые «крестьянские союзы», чтобы с их помощью установить свою гегемонию в революции. В том же, что касалось вопроса об очищении Гоминьдана от антикоммунистов, компартия демонстрировала полное бессилие, так как баланс сил в ГМД был не в ее пользу.
Между тем в середине августа, на встрече Тан Шэнчжи с Чан Кайши, было решено продолжить Северный поход в направлении трехградья Ухань в провинции Хубэй и, заняв трехградье, двигаться далее двумя колоннами: западной, целью которой был Пекин, и восточной, нацеленной на столицу провинции Цзянси — город Наньчан. Восточную колонну возглавил сам Чан Кайши, западную — Тан Шэнчжи. 17 августа Северный поход был продолжен.
Осенью 1926 года войска Национально-революционной армии достигли значительных успехов. Они вышли в долину реки Янцзы, 6 сентября был взят город Ханьян, 7-го — город Ханькоу. Учан же удалось захватить только 10 октября, в День Республики. Таким образом, все трехградье Ухань оказалось в руках Национально-революционной армии. Битва за Учан, столицу провинции Хубэй, была особенно кровопролитной. Очевидец вспоминает: «Везде лежали мертвые тела, и трупный запах пропитывал воздух. Издали я мог видеть черные лица убитых, но когда мой конь приближался к телам, махая хвостом, мухи, покрывавшие их, взлетали и черные лица исчезали. Невозможно описать мою боль… Сидя в седле, ошеломленный, я осторожно направлял моего коня между телами, следя за тем, чтобы он не наступил на них».
Находясь в Ханькоу, в сентябре Чан неожиданно получил поздравительную телеграмму от женщины, о которой думал последние несколько месяцев, — от Сун Мэйлин (Оливии), младшей сестры Сун Цинлин, вдовы Сунь Ятсена. К Дженни он к тому времени почти охладел, хотя и поддерживал с ней нормальные отношения, впрочем, как и с Ечэн, воспитывавшей его младшего сына Вэйго. Старшего сына Цзинго в то время уже воспитывали советские коммунисты: в октябре 1925 года он под влиянием знакомых из советского полпредства в Пекине и с разрешения отца уехал в Москву на учебу — в открывавшийся там в ноябре Университет трудящихся Китая имени Сунь Ятсена (УТК), коминтерновский вуз, который должен был стать «неким учебным центром единого фронта… КПК и Гоминьдана». Цзинго уехал в составе группы из 119 человек и уже 23 ноября стал студентом, получив от администрации УТК русский псевдоним (из соображений секретности) — Николай Владимирович Елизаров.