старания пропадают впустую. Так случилось и при дворе Дханананда. И первым из недовольных был
Бхагураян.
Чанакья догадывался обо всем и вскоре начал действовать. Сначала он явился к Бхагураяну как
наставник сына Прадьюмнадева. Военачальник с почтением принял Чанакью и выразил неподдельное
удовольствие от беседы с ученым брахманом. Он даже медлил расстаться с гостем и проводил его до самого
берега Ганги, к пустыни, где обитал Чанакья с учениками. Увидев бедность, в которой жил брахман, Бхагураян
хотел было сделать ему подношение, но Чанакья наотрез отказался, объяснив, что не имеет никаких желаний и
поэтому не принимает пожертвований. С первой же встречи Чанакья сумел завоевать расположение и глубокое
почтение Бхагураяна. С людьми часто случается, что, открыв в другом поразительное бескорыстие, они
навсегда проникаются благоговением к этому человеку и впоследствии не могут отрешиться от своего первого
впечатления. Чанакья показался Бхагураяну своей мудростью и добродетелями равным великим святым
древности, таким, как Васиштха или Вамадева1.
Теперь не было и дня, чтобы Бхагураян не приходил повидаться с брахманом. Каждый вечер, почти в
одно и то же время, появлялся военачальник в его обители. Чанакья торжествовал победу. В его руках был
человек, владевший главной силой государства Магадхи — ее войском. В известном смысле главный
военачальник был могущественнее, чем сам первый министр, хотя и считался в подчинении у последнего.
И брахман знал ту тайную струну, играя на которой можно было сохранять власть над душой Бхагураяна.
До сих пор отзывалась болью в сердце военачальника старая обида, связанная с позором и несчастьем.
Мурадеви. Ведь, сомневаясь в ее рождении и супружеской верности, бросали тень и на него, того, кто добыл и
привез своему радже юную красавицу. И когда он встал на защиту женщины, его слов не послушались. Он
сочувствовал Мурадеви и разделял ее горе, но его обвиняли в корыстном желании возвыситься с ее помощью.
Теперь, когда Дханананд вернул ей свое расположение. Бхагураян радовался, что для Мурадеви снова
наступили хорошие дни; но старая обида не изгладилась из его души.
Как-то раз вечером Бхагураян и Чанакья сидели на берегу, у слияния Ганги и Сона. Бежали воды, легкий
ветер обдувал свежестью, медленно текла беседа. Бхагураян вспоминал прошлые горести, рассказывал Чанакье,
как привез для раджи Мурадеви, как она родила сына, как другие жены, завидуя ей и боясь ее влияния на раджу,
1 В а с и ш т х а — один из семи главных риши, по преданию — составитель седьмой книги “Ригведы”; В а м а д е в а —
имя риши.
в союзе с несколькими министрами оговорили несчастную и никто не пришел к ней на помощь. Под конец он
промолвил с горечью:
— Я видел этого мальчика. Теперь он был бы старше Сумальи. У него на руке начертаны были знаки
могущественной власти. А раджа поверил наговорам и приказал убить собственного сына. Что тут можно было
сделать? До сих пор не могу я без боли вспоминать об этом.
Чанакья молча выслушал его рассказ. Про себя он решил, что теперь самое время заговорить о своем
деле. Поэтому, когда Бхагураян, тяжело вздохнув, умолк, он сказал:
— Я очень рад видеть в тебе такую приверженность истине и справедливости. Да вознаградится она в
твоей жизни! Не всем людям дано такое качество. Вот, например, первый министр Ракшас — все знают, как он
предан своему повелителю, но так ли уж сильно в нем стремление к истине? Вот ты с таким доверием рассказал
мне о прошлых днях. У меня тоже есть, что поведать тебе. Однако мне хочется тебя спросить: а если бы вдруг
кто-нибудь сказал тебе, что сын Мурадеви не умер, и представил бы тебе доказательства, что мальчик жив, да
что доказательства — привел бы его к тебе живого и невредимого, — что бы ты сделал для него?
— Благородный брахман, вы спрашиваете из любопытства, а я отвечу с полной серьезностью: если бы
мальчик был жив, я не пощадил бы себя, чтобы вернуть ему престол и завоевать для него царство. Я чувствую
всем сердцем, что он стал бы великим махараджей и основал бы могучую империю Но судьба обманула его.
— Вот ты говоришь, что завоевал бы ему царство. Но разве войско, хоть оно и в твоих руках, пойдет
против своего раджи, против первого министра? Ты не удивляйся моему вопросу. Политика и интриги — мой
излюбленный конек, я люблю упражнять свой ум разными задачами такого рода. Так вот, я думаю, если бы ты
замыслил что-то против воли Дханананда и Ракшаса, пошло бы за тобой войско?
— Досточтимый брахман, — вздохнул военачальник. — Какой прок рассуждать о том, что
неосуществимо? В войске своем я уверен, но мальчика уже не вернешь, так что тут можно сделать?
— Да, конечно, — согласился Чанакья, — но почему бы и не поговорить? Я знаток политики, а ты
кшатрий, государственный муж. Тебе полезно помнить, что нельзя строить все расчеты на одной только силе и
справедливости. Вот послушай, что я придумал бы в таком случае. Как тебе покажется такая хитрость? Близко
от Паталипутры лежит царство Парватешвара. Я бы послал сатрапу письмо от имени Ракшаса с предложением
напасть на столицу Магадхи и с обещанием, что ему изнутри будет оказана помощь. Парватешвар легко
поддался бы обману, потому что он давно мечтает овладеть Паталипутрой, а для того, чтобы укрепить в нем
веру, можно было бы написать в объяснение, будто бы Ракшас не хочет больше служить Дханананду, так как
оскорблен его привязанностью к Мурадеви — женщине, которую Ракшас считает низкой шудрянкой. Призвав
на Паталипутру войска Парватешвара, нужно было бы разгласить по всему городу, что предатель — Ракшас, и
тогда первый министр оказался бы в одиночестве, презираемый всем народом. А там осталось бы руками
чужеземцев погубить Нандов, и сын Мурадеви стал бы единственным отпрыском царской семьи и законным
наследником трона. Тогда ты под его знаменем пошел бы со своим войском на Парватешвара и завоевал бы
юному радже славу и великое царство. Как покажется тебе такая игра? Не хуже шахмат, не так ли?
— Да, — восхищенно согласился Бхагураян, — блестящая выдумка. Очень хитро задумано. Можно
подумать, что вами движет не любовь к игре, а необходимость немедленно действовать.
— О военачальник, — рассмеялся брахман, — игра необходима для упражнения ума. Я постоянно строю
в уме разные хитросплетения положений, характеров, поступков. Сейчас ты так горячо высказал свою печаль об
убитом сыне Мурадеви, что я представил себе, как бы ты мог поступить, окажись он жив. Вот и придумал. Рад,
что мое решение задачи не показалось тебе бессмысленным.
Долго еще сидели, беседуя, брахман и Багураян. Когда они наконец расстались и военачальник
отправился во дворец, по дороге ему показалось, что кто то следит за ним. “Может быть, соглядатай Ракшаса”,
— сразу подумал он, и от этой мысли ему сделалось не по себе. Но он тут же успокоил себя: “Ничего не
поделаешь, политика”. Он пришел домой, совершил вечерние обряды и едва притронулся к еде, как за ним
прислали от первого министра. Выслушав посланца, Бхагураян вспыхнул, но сдержал себя и, не кончив
трапезы, пошел к Ракшасу. Первый министр встретил его прямым вопросом:
— Кто тот брахман, с которым вы так подолгу ведете беседы?
Услышав вопрос, Бхагураян помрачнел и сурово нахмурился.
Гла в а XVI
ПОЛКОВОДЕЦ БХАГУРАЯН
Гнев охватил Бхагураяна, когда он услышал вопрос первого министра. Он очень уважал Ракшаса, ибо
знал, что нет другого министра, столь преданного своему государю. И понимал, что именно потому тот так
подозрителен и ревностно блюдет интересы раджи. И все же он был взбешен, узнав, что первый министр ведет