С мужчинами она более никогда не связывалась, решила, что будет лучше уважать себя, стоять неприкосновенно и твердо, как скала. Тем более лучшего, чем ее Василий уже не могло быть, такого же — не предвиделось, а на худшего, она по — прежнему, не согласилась бы ни за что.
Матрена и не подозревала, какой мобилизации всех сил и бдительности потребует оборона от мужчин, да и своих порывов в их сторону. Постоянное психическое напряжение не прошло даром.
Со временем она приобрела необычайно твердую поступь и прочное, поджарое сложение жилистого тела. Суровость же плоти привела к тому, что скопленная от этого энергия, к пожилому возрасту стала у Матрены бить глазами, а в темноте исходить зримым лучом. Лучом она могла видеть насквозь и созерцать, к примеру, устройство внутренних органов у людей, мало того, отводить чужое зрение в сторону.
Смотрит, к примеру, человек прямо, а видит то, что сбоку и наоборот. К тому же луч этот, нагревался, в зависимости от Матрениной воли, настроения и пищевого рациона. К примеру, если ей удавалось поесть редьки с капустой, то луч напоминал солнечный, а если чайной колбасы и репы, то — лунный.
Слава и почет всю жизнь обегали женщину стороной, даже свойства ее фантастического зрения отрицались наукой.
Как-то один прыткий доцент уверовал было в ее феномен, занялся им, и таскал женщину по разным научным кафедрам. Однако, ученые мужи, находясь на склоне своих лет и уже не чувствуя прежнего интереса к натуре, отворачивались от проделываемых Матреной чудес, не сочиняли о ней популярных статей и саму ее отрицали. А один академик-вредитель, которому она чуть было не прожгла в голове дыру, разобиделся, где-то выступил с трибуны, и женщину заодно с доцентом, затюкали заметками о шарлатанстве, подметными письмами, а начальство недвусмысленно пригрозило застенком.
Тогда доцент застеснялся, занялся поскорее чем-то имеющим оборонное значение и бросил Матрену, которая ни с чем вернулась на насиженное и застеленное «Правдой» место — ящичную тару у дома.
Теперь, став свидетельницей такого подозрительного происшествия, как покушение на персонажа кино, старуха воспрянула духом, от осознания возможной общественной значимости своего гражданского поста. Вместе с надеждой еще пригодиться обществу, вернулись мечты об устройстве вдовьей судьбы в лучшую сторону, а заодно о недоданных наградах и, быть может, в виде сосем уж расплывчатой мечты, ручном автомобиле на электрическом ходу, который она надеялась использовать для поездок в лес, за грибами и ягодами. Все это могло быть сопряжено с опасностью и необходимостью оперативных действий.
Тут-то память, впервые с молодых лет, и выхватила из прошлого возню некоторых ее боевых товарищей на кухне, и мешки с землей, которые были ими вынесены из квартиры, явно украдкой, и рассыпаны в парке по соседству.
Дело было вскоре после НЭПа, осенней ночью, и Матрена была спросонья. Гости ее, бывшие сослуживцы по чапаевской дивизии, как налетели внезапно, так же и исчезли в ночной промозглой тьме, даже чаю не выпив. Сказали, что узнали ее на рынке в лицо, проследили где живет и вот, нагрянули ночью по секретному делу.
От кого они прятались? Почему пришли именно ночью? Не спросила женщина. Времена уже были смутные. Матрена как раз тогда покинула своего героического, хоть и незаписанного мужа, но вскоре истосковавшись, захотела вернуться, да не нашла того в прежнем месте. И адреса ей никто не дал, чтоб написать. И стала она кое-как жить одна.
Сперва, Матрена обрадовалась гостям и подумала, что и муж тотчас объявится. Но не объявился Василий и даже мелкой записочки не прислал. Товарищи же сказали ей на прощанье, указав на подполье, прежде, чем наглухо заколотить его гвоздями: «Про это — забудь!».
А через неделю, стоя в очереди за керосином, увидала она вместе со всей очередью, как их всех пересаживали под конвоем из одного крытого грузовика в другой, и у всех — руки за спину. Один из приятелей Матрену заметил, руку выпростал, палец к губам приложил мимолетно и назад убрал. Очередь же стала переглядываться — кому, мол, это арестант знак послал. Но не поняли.
Матрена и забыла все, как ей было велено, да так крепко, что и в суровые военные времена ни разу не вспомнила. А могла бы и вспомнить однажды, когда хотела пустить половицы на дрова, поскольку совсем уж нечем стало топить зимой студеной. Но мороз, слава Богу, отступил, и пол на многие годы остался стоять, как был, скрывая под собой таинственный клад.