Мюрат-Лежава. …Скажите, ваш уход объясняется последней причиной или есть еще другие?
Ефимов. На три четверти повлияли последние, путаные распоряжения штарма IV и анархия, внесенная Чапаевым. Об этом завтра представлю протокол нашего заседания. Кроме того, я занимаю две должности, истрепался нервами и думаю, что необходима моя замена другим, более хладнокровным работником.
Мюрат-Лежава. Скажите, существует единство мнений по отношению к чапаевцам между вами и Фурмановым? А также как относитесь к аресту штаба бригады, и не примешано ли тут что-нибудь другое?
Ефимов. Между мною и Фурмановым почти не было никакого разговора о Чапаеве, за исключением моих слов, что я с Чапаевым работать не могу. Арест поименованных лиц произведен правильно, так как некоторые бесчинствовали и были в бессознательном состоянии…»
Бои продолжались, но ключевая роль в занятии Лбищенска и расположенных неподалеку станиц принадлежала группе Кутякова, а не Чапаева, что было отмечено и в приказе Фрунзе: «Войска 4-й армии овладели районами Лбищенск и Сломихинская. Поздравляю все части героической 4-й армии с победой… Особо должен отметить деятельность частей 1-й бригады 25-й дивизии, потерявших за время многодневных боев значительную часть командного состава и тем не менее героически бивших и гнавших врага вплоть до Лбищенска… Приношу благодарность всему составу войск Уральской и Александрово-Гайской групп».
Поражения под Лбищенском, форпостами Кожехаровским и Мергеневским деморализовали казаков, воевавших против 4-й армии. Илецкая дивизия снялась с позиций и вскоре сдалась 224-му полку чапаевской дивизии. 9 марта четыре полка сдались под станицей Скворкинская, 11 марта — еще два полка под Мергеневским. Всего прекратили борьбу около восьми тысяч казаков, которых (кроме арестованных офицеров) распустили по домам, после того как они дали расписку о признании советской власти.
Фрунзе стремился воспользоваться деморализацией противника и окончательно разгромить Уральскую армию, но ему помешала рано наступившая той весной распутица. «Дорога на Лбищенск через Чижинские разливы залита водой. Люди в валенках. На санях ехать невозможно, фургонов нет. Выступить на Лбищенск ранее чем через четверо суток не сумеет… через четыре дня Чижинские разливы отрежут путь и, в случае неуспеха и вынужденного отхода, люди могут погибнуть. От Сломихинской до Шильной Балки, как и до Лбищенска, сто пятьдесят верст. Для перехода всеми силами потребуется десять суток. Наступление станет возможным, если в течение недели наступят морозы». Командарм требовал продолжать наступление, но Чапаев вскоре подтвердил: перейти через разлив невозможно, кроме того, распутица вымотала бойцов, обессилила лошадей. Фрунзе признал: «Удачно начатая на фронте 4-й армии операция, долженствовавшая закончиться взятием в клещи противника комбинированным действием Уральской и Александрово-Гайской групп, грозит приостановкой. Интернациональный полк Александрово-Гайской группы под влиянием приезжавшей из Астрахани делегации, потребовавшей их в Астрахань для отправки затем дальше на запад, отказывается сражаться… В Александрово-Гайской группе с уходом интернационалистов остается всего 700 штыков… Прошу немедленной присылки пополнения вообще и специалистов в частности».
Еще через несколько дней Фрунзе приказал приостановить наступление ввиду половодья и неизбежной после него распутицы и начать подготовку к последующим операциям. Короткие мартовские бои не принесли Чапаеву новой славы, она вместе с наградами досталась командирам и бойцам первой бригады — Кутякову, Бубенцу, Алексею Рязанцеву и другим. Но для Чапаева было важно выйти из состояния неопределенности, вырваться из семейных дрязг. Наш герой наконец вдохнул полной грудью воздух степного простора. Он снова окунулся в атмосферу боя и вольницы, простых и суровых отношений с бойцами и командирами, которые верили в его счастливую военную звезду, ловили каждое слово своего командира и готовы были отдать жизнь, но выполнить его приказы.
В середине марта Фрунзе вызвал Чапаева и Фурманова в Самару. В долгой, еще зимней санной дороге начдив по-новому открылся комиссару, рассказывая ему о своем нелегком и часто драматичном жизненном пути. «Он, разумеется, сознает и свою невоспитанность и необразованность, свою малую развитость и невежественность. Все хорошо видит, скорбит душой и стремится страстно перевоспитаться и скорее, как можно скорее научиться всяким наукам. Ему хочется ознакомиться с русским языком, ознакомиться с математикой и т. д. Мы договорились, что в свободное время я буду с ним заниматься, буду направлять по возможности его самообразовательную работу…»