Солдаты обрадованно закивали головами.
— Чапа струсил, — повторил тонкий довольно.
— Яроплан… Тю-тю, — продолжал махать растопыренными руками толстый.
Наконец они поднялись из-за стола и направились к выходу. И тут случилось то, чего больше всего опасался хозяин. Несмышленый Аркашка подбежал к долговязому чеху и крикнул:
— А папа не струсил! Он казаков побьет, а потом вас — вместе с вашим еропланом!
К счастью, солдат ничего не понял, но все же что-то заподозрил и покосился на хозяина.
Тот кашлянул, сказал, успокаивая:
— Сынишка говорит, Чапа испугался казаков и тютю в Саратов. На аэроплане…
Аркашка раскрыл было рот, чтобы возразить, но Саша схватил его за рукав и толкнул в угол.
— Цыц! А то я тебя…
Но Аркашка не унимался:
— Папа никогда не трусит! Его белые боятся… Вы врете все! — кричал он, но солдаты уже спускались с крыльца и ничего не слышали.
Прощаясь с хозяином у калитки, толстый опять захохотал:
— Чапа тю-тю… Саратуф… Ха-ха!
После ухода солдат Аркашку без лишних слов заперли в чулане и продержали там до темноты: не болтай чего не следует.
Ночью над городом засверкала молния, ударил гром. Потом молнии угасли. А громыхание не прекратилось. Оно слышалось все ближе и ближе, заглушало шум ливня и мешало детям заснуть.
На рассвете дождь прекратился, смолкли и громовые раскаты. Сразу стало тихо.
Дети выбежали во двор и, расплескивая босыми ногами лужи, бросились на соседнюю улицу. Оттуда доносился цокот копыт.
По дороге, размытой дождем, скакала красная кавалерия, кони волокли пушки. И тогда все поняли, что ночью громыхал вовсе не гром.
Аркашка радостно захлопал в ладони и, посмотрев с превосходством на старшего брата, показал ему язык:
— Ну, что я говорил? Не трус папа! Посадили меня в чулан… Это вас надо было в чулан! Большие, а за папку не заступились! Эх вы…
ИГОЛКА
Красная Армия освободила город Николаевск. Но над домами все еще пролетали снаряды. Шрапнель рвалась в небе с треском, словно осиновые дрова в горящей печи.
По городской мостовой медленно двигались санитарные повозки. Они везли так много раненых, что на всех в больнице коек не хватало. Чапаев приказал отправить семерых к себе домой.
Саша выбежал навстречу, помог раненым подняться по ступенькам крыльца. Аркашка таскал в дом красноармейские сумки и патронташи. Сестренки с матерью стелили постели. В комнате запахло лекарством и табаком. На старенький диван в углу положили бородатого человека. Рубаха на нем была в крови. Он тихо стонал и просил пить. Саша принес воды. Бородач взял кружку, сказал, задыхаясь:
— Крепко, видать, меня заце…
Он недоговорил, потерял сознание. Рука скользнула вниз, кружка упала, вода разлилась по полу.
До поздней ночи просидел Саша возле постели тяжелораненого. Василий Иванович сказал шепотом сыну:
— То, что сделал нынче этот батареец Воробьев, никому не под силу… Что сделал? Не подпустил врага к переправе. А белых вокруг — тьма-тьмущая…
Раненый зашевелился. Открыл глаза. Что-то хотел сказать. И не смог.
— Лежи, Воробьев, лежи смирно. Нельзя тебе двигаться…
Василий Иванович поправил на нем одеяло и снова обернулся к Саше:
— Забирай-ка малышей и ступай на сеновал. Мать вам постелила там.
Утром Саша застал отца на прежнем месте, — они с мамой до самого рассвета дежурили возле раненых.
— Ну вот и сменщики наши проснулись! — приветствовал детей Чапаев. — Заступайте на санитарный пост.
— Ты бы вздремнул чуток, папа. А то на войне заснешь, — посоветовал Саша.
— Не засну! Война хоть кого разбудит. Слышишь? — За окном, в отдалении, прошумело что-то. — Война ни днем, ни ночью не засыпает, как же мне, командиру, дремать?
Чапаев снял со стены бурку, надел папаху, вышел во двор седлать коня.
Саша позвал брата и сестер, объяснил:
— Теперь я главный командир лазарета, а вы должны меня слушаться весь день.
— А ночью? — спросила Клава.
— Ночью дети спят. Только командиры остаются на своих постах.
Клава с Лимой разносили раненым чай. Верочка подсела к красноармейцу с забинтованной рукой:
— Дяденька, если вам очень больно, я подую на руку. Хотите?
Раненый засмеялся:
— Валяй, дуй…
Верочка принялась дуть изо всех сил, и красноармеец сказал, что ему стало легче. Он подмигнул Верочке:
— А еще что ты умеешь?
— Песни петь.
— О-о! Что ж ты сразу не сказала? Песня для нашего брата — первое лекарство. А ну-ка, давай свою песню!