Илья Васильевич встал перед хористами. Одернул гимнастерку и плечи расправил.
— Исполняем революционную песню «Варшавянка», — объявил он и взмахнул руками.
Хор мощно начал:
Чапаев взволнованно запел вместе с хором.
Его поддержали солдаты в зале:
Два хора — один на сцене, другой в зале — слились воедино.
А когда песня кончилась, Чапаев не выдержал, подбежал к Топоркову и по-дружески обнял его:
— Вот это песня так песня! Дух захватывает. Молодец, Илья! Здорово! Право, молодец! Давай еще разок…
И хор запел «Варшавянку» снова.
Потом зазвучали другие революционные песни. Чапаеву они были известны и прежде. Он вновь и вновь жал руку Топоркову, говорил возбужденно:
— Так, так… Эх, ты!.. Ну и молодец! Спой-ка ее еще…
Но вот со сцены в зал выплеснулось:
Чапаев молча, зачарованно внимал этой песне — никогда он ее прежде не слышал. Она до слез растрогала его. А когда Топорков сообщил, что «Марсельезу» — так называлась песня — поют на сходках французские революционеры, то попросил:
— Спой в третий раз! Во славу мировой революции! Да погромче! Пусть и в Париже услышат…
И вместе с хором подхватил припев:
После «Марсельезы» Чапаев произнес речь в поддержку французской песни, которая зовет к революционной солидарности трудящихся всех стран.
Зал устроил ему шумную овацию.
— Видишь, сколько чувств в людях всколыхнул! — сказал Чапаев, обернувшись в сторону Топоркова. — Выходит, песня твоя самой революции верная сестра!
С к а з п я т ы й
БИНОКЛЬ В ПОДАРОК
Когда мне исполнилось семь лет и я стал совсем большим, дедушка повел меня первый раз в первый класс.
Я всю дорогу прыгал от радости: меня учиться ведут! Я теперь не детский сад! Я теперь школа!
Вернувшись домой после уроков, гордо заявил:
— Больше никогда, дедушка, я не буду ребенком.
— Раз такое дело, — сказал он, — детских игрушек тебе больше не дарю. Получай взрослый подарок!
И повесил мне на грудь огромный бинокль на ремешке.
Я вцепился в бинокль обеими руками, поднес к глазам и глянул в окно.
И тут случилось чудо. Улицу вдруг притянуло, будто магнитом, прямо ко мне на подоконник — до того близко, что можно различить отдельные песчинки на дороге.
Потом я глянул в бинокль с обратной стороны, и улица тотчас отодвинулась от меня.
— В твой бинокль, дедушка, земля то близко прибегает, то убегает далеко-далеко.
— Этот бинокль, внучек, принадлежал Чапаеву.
— Самому Чапаеву? Вот здорово! — обрадовался я. — Он тебе за храбрость его подарил? Да?
— Если бы… — дедушка, смутившись, пощипал усы. — Да что там греха таить, бинокль украден был у Чапаева.
Я посмотрел на дедушку изумленно.
— Ты что думаешь, я украл? Что ты! — отмахнулся дедушка. — Чапай мне все одно что отец родной. За ним я без оглядки в красное войско пошел.
— А кто ж тогда?
— Васятка, сынок мой.
— Дядя Вася? — я никак не мог представить родного дядю — лучшего в районе комбайнера — жуликом. — Такой большой, — недоумевал я. — И вдруг — жулик…
— Это сейчас он большой. А тогда, как и ты, под стол бегал.
— Я под стол не бегаю, — возразил я. — Я в школу бегаю.
— Ну-ну, не обижайся, — успокоил дедушка. — Ты и впрямь парень хоть куда — азбукой овладел. А Васятка в твои годы безграмотным был, несознательным. На чужой бинокль позарился. Теперь бинокль твой, и ты знать должен, как было дело…
А началось все, внучек, в тот день, когда Чапаев второй раз в Новый Петроград приехал.
Прямо с дороги он ко мне в дом нежданно-негаданно нагрянул. И не один. С ним товарищи его боевые — Топорков с Плясунковым.
Василий Иванович поздоровался за ручку со мной и женой моей, твоей бабушкой Екатериной Харлампиевной.
Потом малыша Васятку стал к потолку подбрасывать.
Тому радостно. Визжит от удовольствия как оглашенный и ногами дрыгает.