Снова миллиард запахов обрушился на него, снова незнакомые, непривычные звуки хлынули со всех сторон. Но на этот раз среди запахов он распознал запах тёплой плоти, а звуки казались растерянными, беспомощными, жалкими. Крот повёл головой, принюхиваясь, а затем, оттолкнувшись передними лапами, взмыл вверх и приземлился прямо в суетливое, перепуганное месиво. Вцепившись в неуклюже брыкающееся растрепанное нечто, он попятился, втянул неуклюжую груду мяса в нору и, предусмотрительно откусив добыче голову, снова выполз на поверхность, изготовившись к следующему к прыжку.
Той зимой неведомая напасть опустошила не один курятник, а после черёд дошёл и мирно зимовавших в своих стойлах овец. Растерянные крестьяне с недоумением и испугом заглядывали в свежие дыры в земле, похожие на кротовины, но во много раз превосходящие размером все кротовины, которые они когда-либо видели. Наконец, на исходе зимы в полу коровника старого Ганса появился уходящий куда-то в глубокое подземелье ход. Из коровника пропали корова и бык, а ещё с того дня никто не видел кривого мясника Джозефа, который, вроде бы, как раз тогда собирался заглянуть к Гансу в гости. Тогда крестьяне решили позвать охотника.
Охотник приехал в деревню через несколько дней. Он был сухой и корявый, с волосами, похожими на седой мох и с изжёванной какой-то неведомой тварью правой рукой. Ни на мгновения не выпуская из левой руки двустволку, охотник долго осматривал гигантские кротовины, ничего не говоря и лишь сердито фыркая в густые, порыжевшие от табака усы. Осмотрев все места происшествий, он сел на сеновал и задумался, пыхтя почерневшей от времени и смолы гнутой трубкой. Обдумав увиденное, охотник всё так же молча сел на свою крепкую флегматичную лошадку и поехал в город. Из города охотник вернулся через два дня, везя в седельных сумках что-то неприятно лязгающее.
По каким соображениям, по какой схеме охотник расставлял огромные, зубастые капканы, никто не знает. Как бы то ни было, морозной мартовской ночью охотник привязал свою лошадку к дереву за околицей деревни, прочистил свою двустволку, зарядил её чем-то, заговоренным живущей неподалёку ведуньей, и, забравшись в развилку дерева, стал ждать.
Тихая, мерцающая, морозная зимняя ночь, тянулась нестерпимо долго. Погасли последние огоньки в деревне, растаял в лунном свете последний дымок из трубы. Охотник понемногу впадал в сонное забытьё. Вдруг он почувствовал, что дерево, на котором он сидел, как будто бы стало мелко дрожать. Разлепив глаза, охотник повёл мутным взглядом по сторонам. Кажется, ничего, кажется, просто неприятный сон встряхнул застывшие мышцы - и вдруг охотник увидел, как совсем рядом, в двадцати саженях от дерева, дрожит и расползается снег.
Перехватив двустволку, охотник уставился на подрагивающий, трескающийся наст, из которого показалось что-то тёмное, что-то огромное. Крот-великан вытягивал своё чудовищное тело, покрытое кроваво-красной шерстью, из свежевырытой норы, упираясь мощными лапами в края тоннеля и готовясь к прыжку. Монстр повёл из стороны в сторону своей уродливой головой, принюхиваясь, и замер, направив невидящий взгляд в сторону беспокойно и жалобно заржавшей лошадки. Охотник, затаив дыхание, прицелился. Крот-великан, приноравливаясь к прыжку, шевельнул огромными, уродливыми когтистыми лапами, стараясь поудобнее упереть их в землю, и в это момент хищно и звонко лязгнул один из блестящих капканов, вонзая свои зубы в правую лапу крота. Крот-великан заревел от боли, и в этот момент жарко грохнули выстрелы двустволки, один, и сразу за ним второй.
Тяжёлые свинцовые пули уже который год разрывали кишки и дробили кости слишком далеко высунувшимся из окопов солдатам. Эти пули рвали обшивку аэропланов, эти пули гибельным ливнем рассыпались из стволов пулемётов, заставляя захлебнуться самые отчаянные и яростные атаки. И эти пули не смогли ничего сделать кроту-великану: пронзив шкуру и потеряв скорость в толстом слое жира, они беспомощно уткнулись в броню его черепа.
Уязвлённый, хоть и неуязвимый, крот заревел ещё громче, оттолкнулся от краёв прорытого им хода, тяжело, словно кит, взмыл в воздух и рухнул точно в ту развилку дерева, где сидел охотник. Стащив наполненное переломанными костями и рваными потрохами тело охотника на землю, крот великан откусил ему голову и утащил обезглавленную тушку под землю.
Однако эта морозная ночь не прошла кроту-великану даром. Снять зубастый капкан с лапы никак не получалось, и кроту-великану пришлось отгрызть себе пальцы, чтобы избавиться от него. Рыть лапой без пальцев получалось куда хуже, чем другой, здоровой, но обезумевший от крови крот-великан не осознавал этого, и рыл, рыл, рыл, словно пытаясь убежать от своего прошлого, сделавшего его монстром. Левая, целая лапа, каждый раз выгребала больше земли, чем правая, поэтому крот-великан всё время поворачивал вправо. Ходы, которые он рыл, были слишком широкие, их стены осыпались, и ходы практически сразу исчезали за его спиной. Поэтому кроту-великану было невдомёк, что он роет по кругу, и что чем быстрее он убегает, тем быстрее он возвращается обратно.