В этот миг охватившего блаженства Гарри не мог осознать свою не скованную комплексами чувственность. Детство отступало, освобождая больше места юности, отмирало всё то, что составляло суть невинности, но толчка взросления пока не произошло. Именно весенний запах заставлял его чувствовать перемены, но вовсе не объяснял их.
Просто наслаждение глубоко в венах.
Солнце, вопреки всем ожиданиям Гарри, не спешило карабкаться вверх по небосклону. Замерло, а вместе с ним замерло и само время.
У аромата будто было своё сознание: он истончился и почти рассеялся по комнате, оставив тонкий шлейф, словно путеводную нить, за который Гарри и ухватился.
Загадка запаха стучала в голове, как если бы пульс ускорился и кровь от избытка адреналина шумела в ушах. Гарри ни за что не должен был потерять этот запах вновь, а потому соскочил с кровати, оставив после себя смятые, полные тёплой неги простыни, и поспешил за дверь. Туда, куда целенаправленно вёл его запах.
Он увлекал всё дальше в таинственные тёмные лабиринты комнат, по окутанной утренним сумраком лестнице в закоулки под крышей, до которых мамина, безжалостная по отношению к пыли и грязи рука пока не добралась. Мальчик проскользил босыми ногами между пластами времени, оставшись незамеченным. Обитатели отеля спали, а само здание было безучастно к маленькой хрупкой наивности в своих коридорах.
Не помня себя, он вновь добрался до дальних комнат. Запах танцевал в воздухе, обвиваясь вокруг, и словно тянул. К самой дальней двери. Гарри несмело подошёл, переступил с ноги на ногу, не решаясь. Его пальчики замёрзли, застуженные холодными полами отеля, но в завороженном оцепенении мальчик этого не замечал.
Обе ладони легли на прохладные доски двери. Гарри помедлил, но приложил щёку, стараясь прислушаться. Казалось, запах скрылся там: в коридоре теперь царил аромат пыли и гнилой древесины, а сиренью едва заметно пахло из комнаты.
Но ни звука не доносилось изнутри. Она явно была пустой.
Толкнув двери ладошками, Гарри шагнул внутрь, чтобы убедиться в своих догадках, а также выяснить, наконец, природу аромата. В комнате оказалось по-настоящему темно. Даже в коридоре, где не горели лампочки, немного света шло с лестницы и из холла и рассеивалось, делая сумрак прозрачным. В номере же висела плотная, физически ощутимая субстанция тьмы.
И она пахла цветами.
Гарри шёл по комнате, вытянув перед собой руки, пока глаза не привыкли к темноте. Стало видно очертание кровати, небольшой старый телевизор напротив неё. Сквозь неплотно прикрытую дверь сочилась тонкая ниточка слабого мутного света, и только она удерживала от полного погружения в дышащую тьму номера.
Страшно совсем не было.
Гарри легко коснулся кровати ладонью и с удивлением обнаружил, что бельё свежее. Но мама вряд ли успела добраться до этих, самых дальних, комнат. Тем не менее даже в темноте отчётливо чувствовалась чистота и опрятность номера.
Будто он был жилым.
Плотные шторы на окнах не шевелились. В комнату не проникал сквозняк, но запах вновь окутал Гарри и снова отступил, словно им веяло откуда-то.
Мальчик задумчиво повёл носом, огляделся ещё раз. Ничего примечательного в убранстве комнаты не было, ничего необычного и интересного, только этот настойчивый запах. Пальцы на ногах неприятно покалывало стужей, и, не задумываясь больше ни на миг, с детским простодушием Гарри плашмя упал на кровать.
Было мягко и на удивление тепло, когда он лежал поверх заправленного одеяла и разглядывал тонущий во мраке потолок. Мотель спал: не раздавалось ни звука, даже случайного, будь то скрип старой древесины или потревоженные сквозняком занавески.
А потом неестественный для неспешного хода ночи звук резанул слух: в углу комнаты раздался едва слышный смешок. Гарри резко сел на кровати, вгляделся в густую тьму. Ничего, кроме старого телевизора на низком столике. Никого.
“Наверняка послышалось”, — подумал Гарри, но с кровати слез, вновь ступил ногами на ледяной пол. Без раздумий, без страха он подошёл ближе. За телевизором действительно было пусто. Внизу, на деревянной поверхности столика, оказались рассыпаны старые видеокассеты. Без особенно любопытства Гарри взял верхнюю: девушка на обложке откинула голову назад, смеясь, оголила длинную шею. Белья на ней не было, и в глаза бросились розовые набухшие соски. Вверху большими буквами шло название “Карла”.
Гарри нахмурился и отложил кассету в сторону. Взял следующую. Эта девушка выглядела милее: локоны цвета платины завивались вокруг лица, губы едва растягивались в робкой улыбке. Но её длинные ноги были призывно вытянуты вверх, спина — оголена. Надпись гласила “Дженна”.
Перебрав несколько верхних кассет, Гарри пришёл к выводу, что это вовсе не фильмы. Он не испытывал интереса к данному виду взрослых развлечений, абсолютно не желал смотреть на обнажающихся перед камерой людей и потому отодвинул их прочь.
Только одна соскользнула из общей стопки и с глухим стуком ударилась о ковёр. Гарри поднял кассету и поднёс ближе к глазам. На ней совсем юный парень, может быть, даже его ровесник, сидел на кровати, облокотившись на выставленные локти, и подпирал ладонями щёки. Взгляд его был направлен в сторону от камеры, словно его не интересовало всё, что происходит. Он был полностью погружён в собственные мысли; об этом свидетельствовал блеск отсутствия в светлых глазах. «Луи» — прочёл Гарри поверх изображения.
И хотя желания смотреть на всех этих людей, продающих свои оцифрованные обнажённые тела, не было, пальцы сами собой извлекли кассету из картонной упаковки и втолкнули в видеомагнитофон.
Зелёный огонёк подмигнул, устройство зажужало. Гарри нажал ещё одну кнопку, и телевизор загорелся. Синий свет от экрана залил комнату, превратив её в полотно абстракциониста. Медленно пятясь, мальчик добрёл до кровати и обессиленно опустился на её край, не отрывая встревоженного взгляда от экрана.
А потом появилось изображение. Молодой человек тоже сидел на краю кровати, сложив руки на коленях, хрупкой красотой и шоколадным оттенком волос напоминая дорогую куклу. Его молоденькое личико без единой морщинки вызывало скорее восхищение, чем вожделение или страсть, сладкого цвета локоны отвергали любое желание нарушить их слегка хаотичное совершенство, а тонкие, недовольно поджатые губы могли выражать лишь недовольство. Глядя на них, невозможно было представить чего-то более глубокого, нежели сдержанный целомудренный поцелуй.
И всё же он был на плёнке: сидел на кровати, идеинтичной той, что стояла в старом дальнем номере в отеле, прекратившем работу много лет назад. Взгляд прикипел к загорелой коже и уже не отрывался, сколько бы Гарри ни пытался отвести его от телевизора или моргнуть, он скользил по незнакомому юноше. С наслаждением.
Это чувство, похожее на ощущения, что принёс с собой запах сирени чуть ранее, пугало мальчика. Внутри Гарри смешивались страх и некое вожделение, незнакомое желание наблюдать. С ужасом он впитывал в себя кадры со старой видеоплёнки, наполняясь изображением этого Луи.
Сначала показалось, что на записи полностью отсутствовал звук: тишина в номере была бы абсолютной, если бы не низкое гудение старого видеомагнитофона, натужно крутящего ленту плёнки, но потом зашелестело постельное бельё. Гарри сидел неподвижно, оцепенел в охватившем его восторженном страхе и потому сразу понял — двигался Луи.
Он будто бы неуверенно, слишком медленно и нерешительно поднялся на ноги. В комнате на записи было темно. Сумрак этот съедал острые углы, делая всё вокруг мягче и глубже, а движения превращая в ленивый, отрешённый танец.
С по-прежнему отсутствующим взглядом Луи стянул футболку с плеч, и это простое действие, виденное тысячи раз внизу в холле, когда отчим или Ги так же незамысловато стягивали свои грязные майки в пылу работы, сейчас почему-то вызвало жаркий румянец на щеках мальчика. Внутри него вдруг вихрем закружилось незнакомое чувство, даже приблизительно описать которое он был не в силах. Гарри вскочил на ноги, сбросив оцепенение. Магнитофон продолжал низко гудеть, когда он бросился к нему со всех ног, упал на колени, стараясь быстрее дотянуться до кнопки выключения. В его груди царствовали холод и пустота, словно внезапно на месте всех мелочей и радостей, всех капризов и фантазий, из которых состоит детская душа, образовалась космическая сингулярность.