— Знаешь… — нарушила молчание Лайла. — Я думаю, что ты был прав, назвав вашего правителя нехорошим человеком. Вряд ли добрый правитель станет приказывать сажать в тюрьму тех, кто не считает его добрым.
— Спасибо за поддержку, — усмехнувшись, поблагодарил Дэвид. — Буду сидеть здесь и думать: как здорово, что я был прав. Буду гнить на Острове Мира, и наслаждаться собственной правотой.
— А, теперь я понимаю!.. Остров Мира — это что–то вроде каторги?
— Вроде.
Лайла задумалась. Встала. Сцепив руки за спиной, прошлась по камере. Дэвид наблюдал за ней. Девочка была чем–то обеспокоена. Колебалась.
Наконец она приняла решение.
— А хочешь, я приглашу тебя в гости? — спросила она.
Дэвид улыбнулся. Назойливая, как все дети. Но сердце у нее доброе. Он решил сделать ей приятное. Сыграть в ее игру.
— Да, хочу. Конечно, хочу.
Она вздохнула. Повесила голову.
— Только я не смогу оставить тебя у нас. Тебе придется вернуться до того, как придет Лэйкил.
— Твой брат не любит гостей? — Дэвид продолжал улыбаться краешками губ.
Лайла сморщила нос.
— Почему–то он не любит только моих гостей. А вот своих… своих он запросто приводит! — закончила она обвиняюще.
— Мне это знакомо. Мои родители считали, что по выходным устраивать вечеринки имеют право только они.
— Ну что, пошли?
— Ну, пошли. — Дэвид и не думал подниматься.
Лайла полезла в карман и вытащила на свет отличную подделку под бриллиант. Просто первоклассную подделку. В том, что это подделка, не могло быть никаких сомнений. Ведь кем бы ни был ее папа, вряд ли бы он позволил своей дочурке таскать в кармане бриллиант размером в тысячу карат, правильно? Таких камушков на всем белом свете — раз–два и обчелся.
— Хочу домой, — требовательно сказала Лайла бриллианту. — Немедленно. Еще… еще хочу забрать с собой этого человека. Так что не закрывай Дверь, пока он не пройдет. Договорились?
Само собой, фальшивый бриллиант ничего не ответил.
А вот дальше произошло то, что выбило из головы Дэвида все мысли и заставило дико выпучить глаза.
Мнимый бриллиант начал светиться. Сразу и ярко, но от его света глазам не становилось больно.
Это был необычный свет. Казалось, он накапливается в комнате. Через несколько мгновений Дэвид понял, что свет, сгущаясь, стремится принять вполне определенную форму.
…Большой прямоугольник, начинавшийся от пола и едва не касавшийся низенького потолка тюремной камеры, быстро набирал яркость.
— Это что еще за хренотень?! — выдавил Дэвид.
Кажется, Лайла его не услышала. Дождавшись, пока свечение стабилизируется, она обернулась к Дэвиду, бросила: «Ну, пошли!» — и шагнула в сияющее пространство.
Дэвид сглотнул. Какое–то время он просто тупо смотрел на эту штуку. Потом все–таки решился приблизиться к ней. Он подходил осторожно, мелкими шажками, будучи готовым, в случае чего, тут же отскочить назад.
Штука вела себя спокойно.
Добравшись до прямоугольника, Дэвид стал рассматривать его вблизи, но так и не понял, из чего же на самом деле тот состоит. Если это свет, что же являлось его источником? Теперь, когда девчонка вместе со своим бриллиантом исчезла неизвестно куда?..
Кстати, о девчонке. Она действительно исчезла? Или нет? Сверкающее геометрическое чудо перегораживало камеру ровно посередине, и потому то, что творилось на другой стороне, Дэвид видеть не мог. Впрочем, слева между стеной и краем прямоугольника оставался небольшой зазор, в который, если постараться, можно было осторожно просунуть голову…
Нет, ее там не было. И в самом деле, пропала.
Что же это все–таки за штука? В тот момент, когда Дэвид уже почти решился потрогать ее, из свечения высунулась голова Лайлы.
— Чего ты копаешься? — недовольно буркнула девочка. — Знаешь, как трудно поддерживать Дверь столько времени? Или… Ты что — боишься?!
— Аааа… Эээ… Нет. Я… То есть… Я хотел сказать…
Из сияния появилась рука Лайлы, ухватила Дэвида за рубашку и потянула к себе.
…Вот так он впервые и оказался в другом мире: оборванный, грязный, ошеломленный, с открытым ртом, тупо таращась по сторонам.
Они стояли в высоком зале со сводчатым готическим потолком. Где–то в полумраке, теряясь среди стрельчатых арок, таилось несколько дверей. Зал был освещен. Только вот чем, неясно: окон в помещении не имелось, а в здоровенных, в рост человека, канделябрах, расставленных тут и там, не теплилась ни одна свеча. Стены отблескивали серебром.