— Остановитесь перед королевским бейлифом! Монахи замерли, изумленно глядя на вновь прибывшего.
— Что это за свалка!? — вскричал бейлиф. — Что за противное природе зрелище — видеть слуг Божьих, трудящихся во славу дьявола!
— Уж не осмелишься ли ты учить священника добродетели! — с каменным лицом ответил наконец-то взявший себя в руки отец Том.
Один из солдат шагнул вперед, поднимая пику, но бейлиф остановил его, подняв руку.
— Это вы, почтенный брат, не осмелитесь поднять оружие. Или вам мало того бесчинства, которое вы тут учинили?
Отец Том побагровел, но провозгласил:
— Вот что воистину бесчинно, так это, что слугам Господним приходится исполнять то, от чего уклоняется мирская власть!
— Что ж, мы более не уклоняемся. Именем Короля, арестуйте этих людей! — и бейлиф кивнул своим людям.
— Стойте! — побледнел отец Том. — Вы не властны над лицами духовного звания!
— Ты лишился защиты своего звания, когда взял в руки дубину, — хладнокровно ответил бейлиф, — а я властен над всяким, кто осмелится нарушить спокойствие в этом округе!
— Нет, не властен! Все клирики подвластны лишь одному аббату и никому более!
— Вот как? Ну что ж, обратись к своему аббату и умоли его простить тебя!
— Так я и сделаю, — прищурился отец Том. — Расступитесь.
Он кивнул своим монахам и зашагал к двери, сердито стуча посохом об пол. На мгновение показалось, что он столкнется с бейлифом, но в последний момент сей достойнейший отступил в сторону и проводил разгневанного священника низким насмешливым поклоном. Когда последний монах вышел из дверей, бейлиф встал на пороге и недоверчиво посмотрел им вслед.
— Уилликен, возьми с собою пятерых и идите вслед за ними — и позаботьтесь, чтобы они не сворачивали с дороги!
Уилликен подергал свой чуб, взмахом руки собрал своих людей и отбыл.
А бейлиф повернулся к отцу Боквилве.
— Итак, почтенный брат, в чем была причина этой свалки?
Глава пятая
Монах отворил двери и не то чтобы не поклонился — нет, он слегка нагнулся вперед, умудрившись при этом все-таки не поклониться. Род решил не обращать на это внимания и шагнул в кабинет.
— Приветствую вас, милорд аббат.
— Приветствую, — ответил аббат с улыбкой в голосе, забыв протянуть руку. Ну и ладно. Род и так не рвался целовать его кольца.
Монах, открывший Роду, проскользнул мимо него и стал рядом с аббатом. Аббат махнул в его сторону рукой:
— Мой секретарь, брат Альфонсо.
Род одарил секретаря кратким, но пристальным взглядом, стараясь запомнить лицо: любой человек, настолько приближенный к аббату, мог оказаться возможным противником. Бледное лицо со впалыми щеками, увенчивающее тощую фигуру, как положено — челка и тонзура. Но вот глаза — глаза пылали огнем.
Род снова обратился к аббату, стараясь не обращать внимания на второго монаха.
— Я принес вам теплые пожелания от Их Величеств, милорд.
— Я рад, что дети мои не забывают обо мне.
Ах, вот, значит, куда он клонит? «Дети мои» — имея в виду, что аббат может поставить их и в угол?
Аббат указал на стол у высокого окна в эркере.
— Не желаете ли присесть?
— Благодарю вас, отче. Путь был неблизкий.
По правде говоря, проведя в седле два дня кряду, Род с большей охотой постоял бы, но эту встречу не имело смысла делать более формальной, чем она должна быть. Чем проще, тем лучше — в его задачу входило восстановить дружбу, если это возможно.
Если…
Аббат тоже уселся и махнул брату Альфонсо:
— Вина, пожалуйста.
Душистое вино забулькало, наполняя бокал аббата, и только потом (чтобы у Рода не возникло ни малейших заблуждений насчет того, кто здесь главный) — бокал, стоявший перед Родом. Может быть, не очень вежливое, но доходчивое напоминание. Род тем не менее подождал, пока хозяин не выпьет первым.
— За Греймари! — поднял бокал аббат.
— За Греймари! — откликнулся Род с облегчением — за это он мог выпить (пригубить, во всяком случае, — он терпеть не мог сладких вин).
Аббат отпил ненамного больше — тоже чисто символически. Затем он откинулся на спинку кресла, поигрывая бокалом.
— Итак, чему я обязан радостью вашего посещения?
Он, казалось, и в самом деле был доволен — но скорее всего, по ошибке.
— Их Величества все сильнее заботит роль Церкви в нашей стране Греймари, милорд.
— Разумеется, — аббат напрягся, но удержал улыбку. — Они и должны заботиться об этом, ибо лишь богопослушная страна может пребывать в мире и единстве.
— Несомненно, с этим нельзя не согласиться, — с облегчением отозвался Род. — Если весь народ следует одной вере, это объединяет страну.
— Странно сказано, — поморщился аббат. — Не то чтобы я был не согласен — но если судить по твоим словам, Церковь — инструмент в руках Государства.
А разве когда-нибудь было иначе? Но Род не стал говорить этого вслух — он мог припомнить несколько случаев, когда дело обстояло как раз наоборот.
— Вовсе нет, милорд. Разумеется, для Государства Церковь — то же самое, что душа для тела.
— То есть тело без души мертво? — снова заулыбался аббат. — Хорошо сказано, хорошо. Меня утешает, что мои венценосные сын и дочь столь ясно понимают это.
Вряд ли Их Величества согласились бы с таким толкованием, подумал Род, но проглотил фразу.
— И все-таки, милорд, — если тело немощно, то и душа может страдать.
— Нет, если она не расстается с мыслию о царствии Господнем, — нахмурился аббат. — Признаю, человек, страдающий от болезни, может поддаться искушению и впасть в гнев и безрассудство. Но такие испытания лишь закаляют душу — если душа вынесет их.
Роду неожиданно вспомнились дымящиеся развалины деревушки, мимо которой он проезжал. Разбойники, судя по всему, разорили ее совсем недавно.
— Верно, но ведь и с болезнью не стоит затягивать. В конце концов, когда я был маленьким, меня учили именно этому — грех наносить вред своему телу, потому что оно вполне может оказаться храмом Господним.
— И это тоже верно. Однако не истолковывай моих слов превратно, — аббат помрачнел еще больше. — По сравнению с вечностью тело — прах. Лишь душа нетленна.
Трудно было не указать на логический прокол — доводы аббата могли бы легко использоваться, как оправдание угнетения, но Род сдержался — он здесь для того, чтобы воссоединять, а не противопоставлять.
— Разве Господь не учит нас, что в здоровом теле — здоровый дух?
— Учит, но не думай, что тело и душа одинаково важны.
— Но милорд, вы же не утверждаете, что тело должно быть рабом души?
Вот теперь-то они дошли до сути — кто должен править? Церковь или Корона?
— Не рабом, — поправил аббат, — но слугой. Ибо, безо всякого сомнения, тело должно во всем подчиняться душе.
Тупик. Род глубоко вздохнул, стараясь придумать другой подход.
— А что, милорд, если заболеет душа?
— Тогда она должна прийти в церковь и исцелиться!
Да, и среди средневековых священников встречаются отличные психологи. Род обратил внимание, что аббат ведет спор по кругу, упрямо отказываясь делать выводы из его же собственных аналогий.
— Но пока душа не исцелена, милорд, она ведь может искалечить тело, разве нет?
Тут Роду живо вспомнился случайно увиденный однажды больной шизофренией — нечесаный, небритый, в рваных тряпках.
Должно быть, аббат тоже когда-то видел что-то похожее, потому что заметно погрустнел.
— Действительно, но ведь мы говорим сейчас не о теле человеческом, а о теле политическом.
Аналогии ему больше не подходили, и он решительно отбросил их.
— Да, и мы говорим о Церкви, а не о чьей-нибудь отдельной душе. Бывали времена, когда Церковь, если так можно сказать, болела — раскалывалась на секты с различными верованиями.
— Ереси укоренялись, да, и наносили вред великий, прежде чем быть выкорчеванными, — сердито ответил аббат. — И тем больше причин искоренять их — огнем и мечом, если понадобится!