— И безбрачие, милорд. Хотя вы уже разрешили этот вопрос. До меня доходят слухи, что простой народ доволен вашим решением.
Услышав это замечание, архиепископ сразу задумался.
Брат Альфонсо скрыл усмешку.
— Вы часто повторяли, что монах не может в полной мере постичь долю отца семейства. А с другой стороны, вы говорили, что если священник предан Господу, он должен взрастить для Него как можно больше добрых душ.
— И когда мы говорим пахарю, что его долг — растить детей, мы и сами должны поступать так же, — покачал головой архиепископ. — Да, я помню.
Брат Альфонсо провел тыльной стороной ладони по губам, скрывая ухмылку.
Вечерний ветерок донес до них колокольный звон.
— Вечерня! — встрепенулся архиепископ. — Мы опаздываем! Пойдем, брат Альфонсо!
— Спешу, милорд, — проворковал брат Альфонсо, но не сдвинулся с места, проводив архиепископа только взглядом.
А когда прелат исчез за дверью, Альфонсо закинул голову и расхохотался, не громко, но протяжно. Он все еще смеялся, когда земля вылетела у него из-под ног, и тогда смех перешел в крик тревоги, тут же оборванный крепким ударом. Лепрекон разогнулся, постукивая молотом по ладони, а из кустов стрелой вылетели эльфы. Они тут же принялись опутывать лежащего без чувств монаха невидимыми нитями, а подоспевший Бром О'Берин проворчал:
— Дело сделано, отважное сердце. Теперь забирайте его туда, где он больше не сможет причинить вреда.
Эльфы присели вокруг брата Альфонсо. Его тело приподнялось, словно выпустив дюжину проворных ножек, повернулось вокруг своей оси, нацелилось на толстый старый каштан и скользнуло к корням, между которых открылась широкая нора, выпустившая наружу столб золотистого света. Тело просунулось в нору и исчезло, вслед за ним вниз спрыгнул Пак, а потом и сам Бром О'Берин. Следом преспокойно посыпались гномы, и нора сама собой исчезла. Свет погас и притихший сад снова освещала одна лишь луна.
Благородные заложники с натянутыми лицами собрались вокруг большого стола, стоявшего посередине зала. Как всегда, они разделились на партии: Д'Аугусто с лоялистами на восточном краю стола, а Гибелли — на западном, вместе с Маршаллом, Гвельфом и Глазго. Их глаза были обращены к дверям в зал, по бокам которых выстроилась дюжина солдат с каменными рожами и пиками наготове. В зале стояла полная тишина.
В зале появился сэр Марис, торжественно объявив:
— Ваш король, милорды!
Все встали. Этого требовала простая вежливость — тем более, что Туан никогда не настаивал, чтобы они падали на колени.
Вошел король, при всех королевских регалиях: в пурпурной мантии с горностаями на плечах, в шитом золотом камзоле, в сверкавшей драгоценными камнями короне, с золотым скипетром в левой руке. Правая лежала на рукояти королевского меча. Остановившись, он медленно обвел взглядом замерших перед ним дворян. А затем негромко сказал:
— Война объявлена, милорды.
В ответ не было сказано ни слова, но король хорошо почувствовал всю тяжесть сказанных слов по тому, как еле заметно напряглись их тела, как расширились зрачки. Все они и так знали, что скажет король, но произнесенные им слова стали теперь неизбежной реальностью.
— Я не собираюсь казнить людей, чье единственное преступление состоит в том, что они дети своих родителей, — заговорил король, — несмотря на опасность держать вас здесь как заложников. Если ваши родители наберут достаточно сил, чтобы оттеснить меня в Раннимед, что ж, я объявлю об этом и, если потребуется, вынесу вам смертный приговор. Но не думаю, что дело дойдет до этого.
Он снова неторопливо обвел их взглядом и добавил:
— Однако я прошу каждого из вас немедленно отдать свое оружие моему сенешалю и не выходить из этих стен, пока дело не будет разрешено окончательно.
Глаза молодых дворян были устремлены на короля. У них был выбор, не названный вслух, но очевидный.
И выбор ли? Они знали свой долг по отношению к своим семьям, что бы они по этому поводу ни думали. Если король проиграет, отцы простят им, если король победит, их род будет сохранен.
Кроме того, кое-кто из них хотел этого.
Как обычно, первым пошел Д'Аугусто. Он шагнул вперед и, опустившись на колено, обратился к королю:
— Я с вами, Ваше Величество. Прикажите, и я буду сражаться за вас, со всей силой моих рук и моего сердца.
Несколько мгновений прошли в молчании, затем Туан (с увлажнившимися глазами) ответил:
— Благослови тебя Бог, преданный вассал. Я принимаю твою службу и не стану отправлять тебя в бой против твоих сородичей.
Тогда вперед вышел и опустился на колено Честер:
— И я также. Ваше Величество.
Вслед за ними преклонили колени Грац, Маджжиоре, Бейзингсток и Лланголен.
— Благодарю вас, — кивнул король. — Я принимаю вашу службу.
После этих слов вновь наступила тишина. Пока… наконец Гибелли шагнул вперед и опустился на колени.
— Я с вами, Ваше Величество.
Один за другим достойному примеру последовали его товарищи.
Монахи угрюмо сидели в трапезной. На каждом столе горела лампа, потому что уже стоял вечер. Архиепископ занимал место на возвышении, по бокам его сияли канделябры — но высокий стол был отодвинут в сторону, а вместо обычного стула стояло большое кресло. Архиепископ восседал на нем, словно принц на троне, в полном убранстве — в шитой золотом ризе, в митре, лишь недавно законченной вышивальщицами баронессы Реддеринг, его архиепископский посох покоился на сгибе руки — тоже новенький, изготовленный ювелирами баронессы. Однако собрал их не праздник, и лицо архиепископа было мрачным.
В зале присутствовали все монахи аббатства, все, как один — с постными лицами. Перед архиепископом, высоко подняв голову, стоял Хобан, и его руки были крепко связаны за спиной. В зале стояла полнейшая тишина, все взгляды были направлены на архиепископа и на его несчастную жертву.
Отец Ригори, выйдя вперед, громко объявил:
— Слушайте и внемлите! Наш брат, Альфонсо, исчез из наших рядов! Уже два дня и две ночи, как никто не видел его! Куда он мог исчезнуть?
Ответом послужило полное молчание. Теперь все взгляды обратились на Хобана.
— Наш архиепископ ждет, чтобы вынести решение! — снова заговорил отец Ригори. — Те, кто могут свидетельствовать, выступите вперед!
Никто не сдвинулся с места. Тогда поднял голову архиепископ.
— Я был последним, кто видел его, во вторник вечером, когда прозвонили к вечерне. Я ушел в церковь, а он задержался в саду. Кто видел его с тех пор?
Полное молчание.
Архиепископ посмотрел налево и кивнул сидевшему неподалеку монаху.
— Брат Молин?
Брат Молин поднялся, руки у него задрожали.
— Всю эту неделю я нес службу ночного привратника. Но никто не проходил через ворота от вечерни до заутрени.
Он сел на место, и тогда архиепископ кивнул направо:
— Брат Санто?
— Я был привратником утром, — поднялся брат Санто. — Он не проходил через ворота от заутрени до полудня.
— Брат Хиллар?
— Он не проходил через ворота от полудня до вечерни.
— Не мог он и перелезть через стену, — угрюмо добавил архиепископ, — мне с трудом в это верится. Брат Лессинг!
В середине зала поднялся брат Лессинг.
— В этом месяце ты работал садовником. Ответь, что ты увидел, явившись на свой пост в эту среду?
— Подковы, гнутые гвозди и прочее старое железо кто-то содрал со стены и выбросил в кучу навоза, — ответил брат Лессинг. — А когда я вышел в сад, то увидел на траве эльфов круг.
Возбужденный шепоток пролетел по залу, хотя большинство монахов и так уже прознали про это. Совсем другое дело — услышать свидетельство из уст очевидца.
— Отсюда ясно, что в саду побывали эльфы, — с каменным лицом подытожил архиепископ, проигнорировав официальную точку зрения Церкви на сверхъестественных существ. — Брат Ливи!
Высокий худой монах, поднявшись, заговорил срывающимся голосом.