— Я понимаю любовь к музыке, — тихо ответил чаропевец, настроившись на философский лад. — Я понимаю, когда творческая личность хочет стать известной и уважаемой. — Он медленно покачал головой. — Но как можно отнять музыку у всех на свете, чтобы им приходилось слушать только тебя, — этого я понять не в состоянии. Каждый художник должен терпеливо воспринимать критику. — Он поймал взгляд Маджа, и с его лица сбежала улыбка. — Сам я вынужден мириться с нею почти всю жизнь. К примеру, мне часто говорили, что мое пение оставляет желать лучшего. Понадобились долгие и упорные тренировки, чтобы довести его до сегодняшнего уровня.
— Который не больно-то высок, — шепотом добавил выдр.
— Я буду тренироваться, я буду упорным, — скороговоркой выпалил Хинкель. — Я добьюсь успехов!
— Зачем все эти разговоры? — Пауко потряс алебардой. — Убить его, и точка.
— Или хотя бы отправить назад. В его мир, который раньше был твоим, Джонни-Томми. — Голос Маджа был перенасыщен презрением. — Мне почемуй-то не кажется, че там он сумеет кого-нибудь напугать.
Джон-Том колебался.
— Мадж, мне никогда не нравилась эта идея — переносить людей туда-сюда. Я бы не хотел наладить между нашими мирами постоянное сообщение. Здешние жители не поймут моих соотечественников, а те лишь испакостят твою родину.
— Я не хочу возвращаться, — взмолился Хинкель. — Там... там надо мной смеялись.
— Значица, кой-какой вкус у них все ж есть, — заметил Мадж.
Хинкель сел на пятки.
— Мне здесь вообще-то нравится.
— Легко так говорить, когда у тебя есть власть. — Похоже, Умаджи была готова свернуть прохвосту шею по малейшему знаку Джон-Тома. — Но как ты представляешь себе жизнь в роли обычного простолюдина?
— Обязанного слушать справедливую критику, — добавил Джон-Том.
— Я на все готов. Я не желал никому зла. Я хотел только... — Хинкель закашлялся. — Я хотел только, чтобы у меня были слушатели.
Хек с Караукулом переглянулись и раздули ноздри.
— Послушайте, но ведь я же могу исправиться! — Хинкель поднялся на ноги. — Любой может исправиться. — Он затравленно поглядел на Джон-Тома: — Сделаю все, что вы скажете.
Тощая фигура, еще совсем недавно жуткая, сейчас выглядела жалко.
— Ладно, — спокойно произнес Джон-Том. — Но прежде чем мы расстанемся, я тебе спою, наложу чары замедленного действия. Если нарушишь слово...
— Не нарушу! Ни в коем случае.
— Допустим. Но все-таки я подстрахуюсь...
И тут появился оборванный состав «Панкреатического отстоя». Троица молниеносно оценила ситуацию и обрушила на беспомощного Хинкеля шквал пинков и затрещин. К счастью, Газерс и его друзья были слишком измотаны, ослаблены голодом и не успели причинить серьезные увечья, прежде чем Джон-Том и солдаты оттащили их от хнычущего певца.
— Подвесьте его за пятки! — бушевал Газерс. — Я запихну гармонику ему в...
Джон-Том встал между перепуганным Хинкелем и музыкантами.
— Довольно. Вы плывете с нами. Все четверо.
У Маджа отвисла челюсть.
— С нами? Э, чувак, да че на тебя нашло?
— На судне места хватит, — коротко ответил Джон-Том.
Выдр тяжело вздохнул:
— Джимми-Тамтам, на нашей клепаной лохани не хватает места с тех пор, как на борт взошла третья принцесса. Но ежели ты будешь настаивать, мне бы офигенно хотелось узнать, чего ради.
— Мы не можем их бросить. На острове они перемрут с голоду.
— Святые слова.
Циммерман задумчиво похлопал себя по пустому животу.
— И пока я не уверен, — продолжал Джон-Том, — что мистер Хинкель не собирается отказаться от своего слова. Гораздо спокойнее видеть его под присмотром очень ответственных надзирателей.
— Спасибо, спасибо! — Хинкель нервно косился на бывших коллег и держался поближе к Джон-Тому. — Что от меня требуется?
— Рекомендую для начала потренировать голос. — Джон-Том посмотрел на внимательно следящих за ситуацией принцесс. — Может быть, при каком-нибудь чрезвычайно снисходительном королевском дворе. Пожалуй, лет двадцати будет достаточно.
— Двадцать лет!
Хинкель побелел.
— Лично мне это средство помогло. Может, и ты за этот срок научишься сносно вытягивать мотив.
Хинкель неохотно кивнул, потом зашарил взором.
— Моя гармоника! Моя гитара!
— Их больше нет. Но ничего, наверняка удастся найти под-
ходящую замену. Лично я предложил бы лютню — самый безобидный инструмент на свете.
— Ладно. — Побитый музыкант слегка распрямил спину. — Вы еще увидите. Наступит день... когда я запою не хуже вас. — Он указал на дуару. — Кстати, как вам удаются такие чудеса?
Джон-Том скромно пожал плечами:
— Будь я проклят, если знаю. Уверен только в одном: в любой музыке есть волшебство.
— Ну, этого мне вполне достаточно. Вот увидите, я наберусь мастерства. Увидите. Когда-нибудь я стану лучшим!
— О да, вот это — настоящая целеустремленность. Она мне по душе.
В тот же миг вперед метнулась шикарная женская фигурка, нежные руки обвили шею изумленного, но вряд ли раздосадованного этим Хинкеля.
— Я тебе помогу! — проворковала Ансибетта. — Ах ты, бедненький, затюканный, невезучий странствующий бард! Я тебя понимаю, я представляю, как это несладко — когда тебя хулят даже не в одном, а в двух мирах! Разве это справедливо?
Джон-Тома, потрясенного до потери голоса, лишь на миг охватило сожаление. Но он вспомнил Талею, Банкана и свой дом — и успокоился.
Но не до полной безмятежности.
Мадж ткнул его под ребра.
— Ну так, шеф, объясни мне, сделай милость. Это че, еще какое-то таинственное колдовство действует или че?
Джон-Том посмотрел на Ансибетту — та снова и снова увлеченно целовала и успокаивала ошеломленного, однако быстро приходящего в себя Хинкеля.
— Нет, Мадж, это не волшебство. Просто у некоторых человеческих самок до крайности извращенные вкусы.
— А, значица, дело тока в этом? Чувак, да нешто ты не знал, че у всех без исключения бабенок вкусы шиворот-навыворот? Это ж всем известный закон природы, вот так.
— Да, я знаком с этим явлением. Самым красивым женщинам всегда нравятся наиболее уродливые самцы. Особенно их привлекают чахлые музыканты, которым вдобавок медведь на ухо наступил. Наверное, таким способом природа ограничивает прирост населения.
— Насчет самой красивой ты, приятель, загнул. Пущай она принцесса и все такое, но твоей Талее и в подметки не годится. — Выдр задумчиво помолчал. — Та ее враз за пояс заткнет. Или еще куда...
— Ты совершенно прав, — твердо произнес Джон-Том, чтобы закрыть тему. И он почти не кривил душой.
Сомкнув пальцы на щуплой шее музыканта, принцесса Ансибетта Боробосская сияла, как солнце в погожий день, и глядела в водянистые глаза Хинкеля.
— Я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждался. У нас при дворе великолепные учителя музыки.
И, взяв его за руку, ласково повела к шлюпке.
Волк-Газерс состроил очень выразительную мину — дескать, все это мы уже проходили.
— Ладно, сукин сын неплохо устроился, но с чем остаемся мы?
Вперед вышла Сешенше и задумчиво провела когтем сверху вниз по груди гитариста.
— Нет на с-свете королевс-ского двора, где не найдетс-ся мес-стечка одному-двум менес-стрелям. Ес-сли они знают с-свое дело.
— Конечно, мы знаем свое дело, — огрызнулся Газерс. — Нам нужен только новый солист.
— Ес-сли у вас нет ос-собого предубеждения против кошачьих концертов, то, может быть, и я на что с-сгожусь?
Она раскрыла пасть и продемонстрировала нежнейшее и чистейшее сопрано — Джон-Том только диву давался. По крайней мере, оно было нежным и чистым, пока не перешло в рычание и мяуканье. Совершенно дикие, неистовые, звуки эти были достойны десятка сцепившихся в переулке кошек.
— Э, а ведь неплохо! — Приободрившийся Циммерман уже насвистывал фоновый ритм рефрена. — Немножко похоже на «Пирл джем».
— Или на «Чили пепперс», — высказал свое мнение Хилл.