Пауко глянул на своего друга Хека.
— Может, попросту перерезать ему глотку, и дело с концом?
— Да, это легкое решение пустяковой проблемы.
Острие алебарды застыло в миллиметре от шеи Хинкеля.
— Умоляю, не надо! Не убивайте меня! — Хинкель кое-как поднялся на колени. — Ведь я всего-навсего хотел, чтобы люди оценили мое творчество. — Он с несчастным видом повернулся к Джон-Тому: — Вы же музыкант! Вы должны меня понять!
— Я понимаю любовь к музыке, — тихо ответил чаропевец, настроившись на философский лад. — Я понимаю, когда творческая личность хочет стать известной и уважаемой. — Он медленно покачал головой. — Но как можно отнять музыку у всех на свете, чтобы им приходилось слушать только тебя, — этого я понять не в состоянии. Каждый художник должен терпеливо воспринимать критику. — Он поймал взгляд Маджа, и с его лица сбежала улыбка. — Сам я вынужден мириться с нею почти всю жизнь. К примеру, мне часто говорили, что мое пение оставляет желать лучшего. Понадобились долгие и упорные тренировки, чтобы довести его до сегодняшнего уровня.
— Который не больно-то высок, — шепотом добавил выдр.
— Я буду тренироваться, я буду упорным, — скороговоркой выпалил Хинкель. — Я добьюсь успехов!
— Зачем все эти разговоры? — Пауко потряс алебардой. — Убить его, и точка.
— Или хотя бы отправить назад. В его мир, который раньше был твоим, Джонни-Томми. — Голос Маджа был перенасыщен презрением. — Мне почемуй-то не кажется, че там он сумеет кого-нибудь напугать.
Джон-Том колебался.
— Мадж, мне никогда не нравилась эта идея — переносить людей туда-сюда. Я бы не хотел наладить между нашими мирами постоянное сообщение. Здешние жители не поймут моих соотечественников, а те лишь испакостят твою родину.
— Я не хочу возвращаться, — взмолился Хинкель. — Там… там надо мной смеялись.
— Значица, кой-какой вкус у них все ж есть, — заметил Мадж.
Хинкель сел на пятки.
— Мне здесь вообще-то нравится.
— Легко так говорить, когда у тебя есть власть. — Похоже, Умаджи была готова свернуть прохвосту шею по малейшему знаку Джон-Тома. — Но как ты представляешь себе жизнь в роли обычного простолюдина?
— Обязанного слушать справедливую критику, — добавил Джон-Том.
— Я на все готов. Я не желал никому зла. Я хотел только… — Хинкель закашлялся. — Я хотел только, чтобы у меня были слушатели.
Хек с Караукулом переглянулись и раздули ноздри.
— Послушайте, но ведь я же могу исправиться! — Хинкель поднялся на ноги. — Любой может исправиться. — Он затравленно поглядел на Джон-Тома: — Сделаю все, что вы скажете.
Тощая фигура, еще совсем недавно жуткая, сейчас выглядела жалко.
— Ладно, — спокойно произнес Джон-Том. — Но прежде чем мы расстанемся, я тебе спою, наложу чары замедленного действия. Если нарушишь слово…
— Не нарушу! Ни в коем случае.
— Допустим. Но все-таки я подстрахуюсь…
И тут появился оборванный состав «Панкреатического отстоя». Троица молниеносно оценила ситуацию и обрушила на беспомощного Хинкеля шквал пинков и затрещин. К счастью, Газерс и его друзья были слишком измотаны, ослаблены голодом и не успели причинить серьезные увечья, прежде чем Джон-Том и солдаты оттащили их от хнычущего певца.
— Подвесьте его за пятки! — бушевал Газерс. — Я запихну гармонику ему в…
Джон-Том встал между перепуганным Хинкелем и музыкантами.
— Довольно. Вы плывете с нами. Все четверо.
У Маджа отвисла челюсть.
— С нами? Э, чувак, да че на тебя нашло?
— На судне места хватит, — коротко ответил Джон-Том.
Выдр тяжело вздохнул:
— Джимми-Тамтам, на нашей клепаной лохани не хватает места с тех пор, как на борт взошла третья принцесса. Но ежели ты будешь настаивать, мне бы офигенно хотелось узнать, чего ради.
— Мы не можем их бросить. На острове они перемрут с голоду.
— Святые слова.
Циммерман задумчиво похлопал себя по пустому животу.
— И пока я не уверен, — продолжал Джон-Том, — что мистер Хинкель не собирается отказаться от своего слова. Гораздо спокойнее видеть его под присмотром очень ответственных надзирателей.
— Спасибо, спасибо! — Хинкель нервно косился на бывших коллег и держался поближе к Джон-Тому. — Что от меня требуется?
— Рекомендую для начала потренировать голос. — Джон-Том посмотрел на внимательно следящих за ситуацией принцесс. — Может быть, при каком-нибудь чрезвычайно снисходительном королевском дворе. Пожалуй, лет двадцати будет достаточно.