- Заходите, - промурлыкала дама и отступила, пропуская ее в дом.
В груди у юной девушки поднялся страх, но ее любимый песик скрылся в этом доме, и поэтому у нее не было большого выбора. Она переступила порог, чувству как ее изящные ножки словно наливаются свинцом от нежелания совершать такой шаг.
Хозяйка дома закрыла дверь с непривычной быстротой.
- Меня зовут Л'Аж д'Ор [Золотой век (фр.)]. А вас?
- Петти, - запинаясь вымолвила девушка, - Петти Пур [Чистая Малютка (англ.)], - она огляделась кругом, широко раскрыв глаза. - Право, у вас страшно много и впрямь старых вещей. Ай! Одна из них пошевелилась!
- Ах, да, это мой дядя, - Л'Аж взяла за руку безобразного старика с пожелтевшими всклоченными волосами и в лоснящемся черном костюме. - Петти Пур, разрешите представить вам Цукора Блутштейна [Цукор Блутштейн (нем.) Сахар Кровавый Камень].
Старик уставился на Петти, широко раскрыв округлившиеся глаза, и рот у него широко растянулся в улыбке. С заостренного клыка упала влажная капля. Петти содрогнулась.
- А, я вижу вы заметили его отличительную черту, - улыбнулась Л'Аж, обнажая собственные клыки. - Это семейное.
- Сча... счастлива с вами познакомиться, - заикаясь, произнесла Петти.
- И я, - хохотнул Цукор Блутштейн, - и я тоже.
- Не зарывайся, старый дурень, - прошептала ему Л'Аж. - А то спугнешь ее. - Вслух же она предложила Петти: - Не хотите ли присесть и расположиться поудобнее? Я попрошу подать вам чаю, - она присела в угол и дернула за веревку колокольчика. Миг спустя ввалился дворецкий, и Петти в ужасе ахнула. Это был великан по меньшей мере семь футов ростом, одетый явно в чересчур малый для него наряд лакея. Ступни у него выглядели чрезмерно большими, а квадратное лицо с ломаной линией волос еще сильнее обезображивали швы шрамов. Он стоял с опущенными веками и по обеим сторонам шеи у него торчали электрические контакты. И угрюмо ухнул как филин.
- Чая, - резко бросила Л'Аж, а затем обратилась с сияющей улыбкой к Петти: - Со сливками или с лимоном, милочка?
- Э... со сливками, если позволите. И с сахаром, - Петти в ужасе прижалась спиной к высокой спинке кресла с подголовником.
- И, э, томатного сока для меня, - закончила Л'Аж, - и конечно, несколько кексов. Да, это все, Франк.
Дворецкий что-то пробурчал и утопал из помещения.
Съежившаяся Петти медленно выпрямилась.
- Что... что он такое?
- Да так, лишь мелкая халтура, созданная мной в свободную минуту от нечего делать, - отмахнулась от этого вопроса Л'Аж. - А теперь, милочка, расскажите немного о себе. У вас есть какие-нибудь близкие?
Не переставая ворчать, дворецкий неуклюже протопал на кухню. Тетушка Дилувиан, потная толстая старуха в длинном платье оторвалась от размешивания варева в котле.
- Чего ей?.. Чаю? Для чего еще?.. Общество? Девственница? О, да, уверена, ее они примут с распростертыми объятиями, еще бы, первая настоящая еда, какую им доводилось видеть за много лет. А то ведь жила лишь за счет этого своего сына, а за счет чего жил он мне и думать не хочется... Родрик!
Дядя Родрик, пожилой горбун, оторвался от выжимания томатов.
- Ась?
- Сбегай наверх и нацеди мне две унции, - крикнула тетушка Дил.
- Но он ведь уже отдал сегодня, - возразил дядя Родрик.
- Тут особый случай, - отрезала тетушка Дил. - Ему просто придется поднакачать еще немного.
- Обескровит она его так вконец, как пить дать, - пробурчал Родрик. Он взял небольшую мензурку и потащился наверх по черной лестнице.
На первой лестничной площадке он проковылял мимо роскошной спальни хозяйки и свернул в соседний покой. Это помещение было скромным и спартанским - лишь голый деревянный пол, чистые бежевые стены и старая, забытая, высохшая рождественская елка в углу, с потрескавшимися и разбитыми игрушками и грустно поблекшим серебряным "дождем".
В центре помещения стояла старая пыльная кровать с балдахином, а на ней лежало бронзовое тело с закрытыми веками и плавно подымающейся и опускающейся грудью.
- Бедный паренек, - вздохнул дядя Родрик, проковыляв через помещение и усевшись на стул около кровати. - Бедный паренек, - он взял безвольную руку молодого человека, расположил ее над краем постели и, держа мензурку под запястьем, ввернул в вену небольшой кран. Хлынула темно-рубиновая жидкость и полилась в мензурку. Когда она поднялась до вытравленной на стекле отметке "2унц", дядя Родрик завернул кран, отвинтил его, вытер платком и мягко положил руку обратно на постель.
- Ничего, ничего, - утешающе произнес он, хоть и знал, что Мак Черч [Сын Церкви (шотл.)] его не услышит. - Ничего, ничего.
Он встал, скрипя старыми костями и вздыхая, и повернулся уйти, но остановился в дверях, оглянувшись на невероятно красивого молодого человека, с вырисовывающимися под одеялом мускулистыми плечами и грудью, с закрытыми глазами. Дядя Родрик вздохнул, покачал головой и закрыл за собой дверь.
Когда он добрался до самого низа лестницы, на него так и налетел, сверкая глазами, Блутштейн.
- Ты ее достал? Она с тобой?
- О, да, господин Блутштейн, - вздохнул Родрик.
- О, блаженство! О, восторг! - Цукор Блутштейн протянул вперед скрюченные пальцы, всего лишь малость пуская слюну. - Дай мне взглянуть на нее! Дай мне вкусить... - он оборвал фразу, когда Родрик поднял мензурку, показывая два дюйма темно-красной жидкости. - У-йййййй! - он плотно зажмурил глаза и поднял ладони, отгораживаясь от этого зрелища. - Забери ее! Забери ее прочь отсюда! - он, содрогаясь, побрел к гостиной.
- Эх, бедняга, - вздохнул Родрик. - Как это ужасно, быть вампиром, но чувствовать, как у тебя желудок выворачивает наизнанку при виде крови, и, качая головой, проковылял на кухню.
- Достал? - крикнула тетушка Дил.
- Конечно достал, - пробурчал, ковыляя к жене, Родрик. - Что он мог сделать - вскочить с постели и дать мне отпор? Когда он вот уже два года как в коме? Бедный паренек!
- Бедный паренек, скажешь тоже! - возмутилась тетушка Дил. - А кто ему так вдарил, что он впервые отрубился? Как раз ты!
- Ну да, но кто б подумал, что он никогда не очнется? Кроме того, что мне, по-твоему, оставалось делать, когда его мать и дядя ввалились к нам через переднюю дверь, не сказав даже "с вашего позволения", и заявили, что этот дом теперь их дом, и мы отныне должны служить им веки вечные, а не то послужим основным блюдом на обед?