– Магистр, я вас не бросаю. Я вернусь.
– Помоги тебе Создатель, Никодимус. Да пребудет он с тобой.
Никодимус собрался что-то сказать, но передумал. Снова открыл рот и снова осекся. Наконец он просто положил журнал рядом с Шенноном.
– Я буду думать о вас, магистр.
Шеннон вслепую протянул руку. Никодимус понимал, что старик не собирается его касаться, не смеет до него дотронуться. И он накрыл ладонью воздух над рукой Шеннона – иллюзия соприкосновения, но что делать, если большего не дано.
– Я тоже буду мысленно с тобой, мой мальчик.
Уже у выхода его вдруг остановил голос Шеннона.
– Помни, на этот раз противник не рвется стереть тебя в порошок, как Фелрус. Тайфон действует хитрее. Возможно, ему необходимо не столько схватить тебя, сколько перетянуть на свою сторону. – Шеннон оглянулся на журнал. – И как знать, может, с помощью призрака он надеется заполучить и меня.
Никодимус переступил с ноги на ногу.
– Не исключено, что мы с тобой оба жертвы иллюзий, – проговорил старик после долгого молчания. – Будь осторожен, мальчик мой.
– Буду, – пообещал Никодимус.
Голова у него шла кругом от мыслей о Шенноне и его призраке, Франческе и ее демоническом создателе.
Призрак впервые предчувствовал извлечение из книги. Рассыпанные по разным страницам фрагменты сознания воссоединялись медленно, словно кто-то нерешительно приподнимал обложку. Вот еще несколько страниц расстались с содержимым, возвращая призраку умение ходить. Еще несколько фрагментов, и он заново обрел память на лица и способность узнавать.
Его охватило нетерпение, скоро сменившееся раздражением. Кто там такой любитель тянуть кота за хвост?
Наконец межтекстовые связи восстановились в достаточной степени, чтобы призрака выплеснуло из книги.
Он очутился посреди парусиновой палатки, по стене которой скользило солнечное пятно. Ну и дела… Какая такая нужда заставила магистру Нийоль ютиться в шалаше? Он обернулся спросить магистру или Лотанну, что стряслось, – и увидел себя самого. Своего создателя.
Призрак похолодел от страха и попятился. Сейчас Шеннон метнет в него развеивающим заклинанием или в палатку ворвется вооруженный до зубов Никодимус… Но тишину нарушал лишь мирный шелест ветра в секвойях.
Автор лежал на походном одеяле, поредевшая борода торчала клочьями, седые свалявшиеся космы зачесаны назад, чтобы не лезли в осунувшееся лицо. Но глаза… слепые белые глаза смотрели в тревожном ожидании. Страх растворился. Опустив взгляд, призрак увидел свое текстовое тело – тусклое, как свет от дральского светлячка. Правое плечо, после потери руки превратившееся в культю, расползалось, будто ветхая ткань. Он вновь уставился на себя живого, на своего автора.
– Шеннон, – прошептал тот, – когда мы так постарели?
Призрак, слабо улыбнувшись, протянул руку. Автор протянул свою, заметно дрожащую. Они соприкоснулись. По телу призрака пробежала золотистая рунная волна, и, медленно опустившись на колени, он слился воедино со своим автором. В отличие от прошлой встречи в святилище, автор не противился, и каждому из них открылось то, что знал и чувствовал другой. Они стали одним целым, острее почувствовав собственную дряхлость, разрастающиеся в животе язвы, нескончаемый отток крови в кишечник…
Здесь, вдали от некрополя, ни чарослову, ни призраку долго не протянуть.
За парусиновой стенкой загудел крепчающий ветер. Зашуршала листва под чьими-то ногами. Донесся едва слышно голос Никодимуса, бывшего ученика.
Все это навевало сладкую печаль. Две сущности Шеннона – текстовая и физическая, создатель и его детище – наконец воссоединились, и жизнь вдруг стала тонкой и хрупкой, как паутина. Простая игра света и тени на пологе палатки, общие воспоминания о мире, оставшемся снаружи, – вот и все. И щемящее чувство, что скоро с этим придется расстаться.
Солнце сияло высоко в зените, когда Франческа во всем своем грозном величии переступила порог святилища. О том, чтобы по дороге к Посольскому залу ее не увидели ни стража, ни служители, она позаботилась загодя.
Тайфон восседал на резном троне, словно алебастровое изваяние. По левую руку от него стояла канонистка Кейла, справа притаился Джеймс Берр. Саванный Скиталец снова, возможно, в последний раз, изменил облик. Теперь это был грозный исполин, завоеватель, хищник, сеющий ужас. Кожа его отливала перламутром, по ней пробегали радужные волны. Оскалив широкие губы, он обнажил острые, как кинжалы, клыки.