— Ничего не поделаешь. — Эмили растроганно обняла брата. — Я должна беречься от солнца, и ты тоже.
— И Джеймс?
— Да, и Джеймс, и вообще все люди — кто больше, кто меньше, но рискуют все.
Кризис миновал. Кори решил, что пора обуваться, и понесся в прихожую, оставив взрослых наедине друг с другом.
С видимым отвращением закрутив колпачок флакона, Далтон сказал:
— Малышу не по себе.
— Я знаю. Кори приходится трудно. — Эмили окинула взглядом свою кухню. Здесь только кое-что сохранилось от обстановки их прежнего дома. Тот дом, где она выросла и где родился Кори, Эмили продала, чтобы начать новую жизнь. — Он очень чувствительный, но многого не понимает.
Джеймс погладил ее по голове.
— Как ты?
— Все в порядке. Просто эмоции.
— Еще бы, до операции всего пять дней…
Эмили намотала на палец прядь волос, недовольная тем, что их разговор принял такой оборот. Потом спросила:
— А ты будешь там?
— Ты уже хочешь этого?
Эмили тут же отругала себя за проявленную слабость. Да, она хотела, чтобы он отвез ее в больницу и оставался рядом, но напрашиваться…
— Хочу, не хочу… Я не маленький ребенок. Ручку в огонь не суну. В воду не упаду.
— Мы нужны друг другу, Эмили.
— Разве? Скажи еще: и не только для секса…
Далтон улыбнулся.
— Ну, не знаю. Мы занимались этим только один раз.
— Два раза! — поправила Эмили и шлепнула его по руке. Он засмеялся, про себя проклиная свою неловкость. — Да, чуть не забыла: только что хотела тебе сказать, что этой ночью я не закрою окно в свою комнату, но…
— Что?
— Я передумала.
— Ты уверена? — осторожно спросил Далтон, затем вдруг прижал к ее себе и поцеловал.
Кажется… она пригласила его в свою постель.
Только молодой месяц тускло освещал небо, когда Джеймс проскользнул через двор перед домом Эмили и подкрался к окну, укрываясь в тени. Этой ночью он был одет не как ковбой. Он выбрал темный пуловер, черные брюки и туфли на мягкой подошве. Он чувствовал знакомый прилив адреналина.
Может быть, прилив возбуждения? Джеймс беззвучно выругался. Какого дьявола он здесь делает?
Проникает как вор в чужое жилище — так подсказывал ему рассудок. Вор остается вором, сколько ни ешь пирожных.
Джеймс снова выругался. В спальне Эмили нечего было красть.
Нечего, кроме ее сердца. Впрочем, сердце можно только разбить…
Да что он, спятил? Рассудок потерял? Кто он такой, чтобы разбивать ее сердце?! Никакого такого Джеймса Далтона в природе нет. Это вымысел, иллюзия, дешевый трюк веселых дядек из ФБР… Если Эмили и влюбилась в кого, то этот счастливчик совсем не тот человек в маске, ставший невольным участником мистификации.
Так что правильнее, человечнее было бы убраться отсюда, подальше от ее постели.
Стоп… Но ведь это была ее идея! Если Эмили влюбилась в этого человека и оставила открытым окно, она вправе ждать, что он придет, если оставить открытым окно, и ей, может быть, все равно, какую из масок он сейчас примеряет.
Почему же, почему же он чувствует себя преступником?!
Он ощупал кирпичную кладку. Можно было бы заглянуть к Эмили и без приглашения. Кое-какой опыт по этой части имеется… Правда, сейчас не нужно обезвреживать сигнализацию, прятаться от камер наблюдения, сбивать со следа собак. Ничто не преграждает путь. Если не считать преградой незапертое окно. Да это просто забава для ребенка. А он взрослый мужчина, стремящийся быть со своей женщиной, обнимать и любить ее обнаженное тело.
Руками преступника, подумал он. Его отпечатки пальцев хранились в полицейских досье. Джеймс знал, кто он. Он затевал мордобой и ввязывался в потасовки в барах подчас лишь для того, чтобы почувствовать вкус собственной крови. Интеллект сделал его наглым и самонадеянным. Став солдатом мафии, он стал соучастником убийства.
Сейчас он явно притворяется кем-то другим. Выбора-то не было. Без помощи Программы защиты свидетелей ему пришлось бы на свой страх и риск скрываться от мафии. Или с пулей в спине лежать лицом вниз в наспех выкопанной яме. Небольшая разница, если разобраться. Ему все равно незачем жить. Его жена умерла, а сестру и сына он никогда больше не увидит. Сейчас его малыш даже не помнит его. У него нет никого. И ничего.
Кроме Эмили.
Дрогнувшей рукой он тронул раму, она подалась бесшумно…
В комнате слабо мерцали две ароматических свечи. Клубничный дымок усиливал предвкушение их близости… У Джеймса закружилась голова.
И вот он уже в комнате — высокая безмолвная тень в сумраке. Он был уверен, что Эмили ничего не слышит. Свернувшись калачиком, она лежит на кровати в одной коротенькой рубашке размером с почтовую марку. Вот она глядит на часы на ночном столике: гадает, когда же придет ее возлюбленный Джеймс Далтон…