— А как же твоя сестра?
— Хизер не могла вернуться домой. Боялась, что мафия через нее доберется до меня. Мы переезжали из штата в штат. Болезнь Беверли началась, когда мы были в бегах. Она так быстро развивалась… Когда мы узнали, что у нее рак, все изменилось. Мы поняли, что все кончено.
— Господи, как много ты перенес, — сказала Эмили, а ведь она знала еще не все, далеко не все.
— У меня есть ребенок, Эмили. У нас с Беверли есть сын…
Джеймс не дышал. Здесь и сейчас решалось больше, чем быть или не быть ему с Эмили.
Наконец она заговорила.
— Как его зовут?
— Джастин. Когда выяснилось, что Беверли больна раком, мы передали Джастина моей сестре. Мы попросили Хизер зарегистрировать Джастина как своего сына и воспитать его, стать ему матерью. Это был единственный способ не дать семье Беверли узнать, кто его настоящие родители. Мы не хотели, чтобы семейство Хэллоуэй наложило на него свои грязные лапы.
— Не понимаю. Ты же сказал, что твоя сестра — белая. Как она могла выдать твоего ребенка за своего?
— Хизер любила одного индейского парня. Она была беременна от него уже несколько месяцев, когда попала в эту заваруху со мной. — Воспоминания охватили его, увлекая в прошлое. — Я скрывался вместе с двумя беременными женщинами. Но мафия ничего об этом не знала. Наверное, только это и выручало нас, если разобраться… Джастин появился на свет первым. А через неделю родила Хизер. Тоже сына. Но ее ребенок родился мертвым. Пуповина обмоталась вокруг шеи и задушила его. Я видел… Он был такой крошечный, худенький. И весь синий. Он не дышал. Я не смог заставить его дышать.
Джеймс с удивлением посмотрел на свои большие руки. Он и сейчас не понимал, почему ребенок, которого он пытался оживить, все равно умер.
— Ох, Джеймс!
— Мы все еще скрывались от мафии и жили в какой-то лачуге в Оклахоме. Там они и родились. Оба. Мы не поехали в больницу. Слишком боялись, что нас схватят. А ведь надо было ехать. Наверное, смертей было бы на одну меньше…
— Джеймс, все прошло. Этого уже не вернешь.
— Знаю.
— Он оплакал тогда ребенка своей сестры. Он вытирал слезы и молился, а потом похоронил малыша в самодельном гробике, по индейскому обычаю осыпав безымянную могилу веточками шалфея.
— Как это все закончилось? — спросила она.
— Я знал, что мафия никогда не перестанет охотиться за мной, поэтому продолжал скрываться. Ну а Беверли… Она была уже слишком больна, чтобы оставаться в дороге. Хизер отвезла ее к отцу. Я сам уговорил Беверли сделать это. У Хэллоуэя было достаточно денег, чтобы рискнуть сделать дочери операцию или хотя бы обеспечить ей медицинский уход, в котором она так нуждалась. Я не мог даже нанять ей сиделку. Наверное, она умирала мучительно… — Джеймс посмотрел в окно, на летнее солнце, заглядывавшее в комнату. — К тому времени Джастину исполнилось десять месяцев, и Хизер согласилась стать его матерью. Она отвезла Беверли домой, вернулась к своему парню в Техас и попросила его стать отцом моего сына. Она все рассказала ему.
— И он согласился?
— Да. Ее парень был моим другом.
— Это тот мальчик-чероки, про которого ты говорил, когда рассказывал о своем детстве?
Джеймс кивнул.
— Мы с ним были как братья. Он будет хорошим отцом моему сыну.
— И Джастин никогда не узнает, что ты — его отец?
— Да. Но я сам так решил. Это был единственный способ дать ему нормальную жизнь, защитить его от Хэллоуэев.
— Как ты оказался в Программе защиты свидетелей, Джеймс? Как спасся от мафии?
— ФБР довольно быстро вышло на мою сестру, и Хизер связалась со мной. Федералы сказали, что могут включить меня в Программу защиты свидетелей. Конечно, при одном маленьком условии: я должен дать показания против отца Беверли и кое-кого из главарей банды. К тому времени Беверли уже не было в живых. Я знал, что мое признание не причинит ей вреда. И я… исчез.
— Ты правильно поступил. Видно, эти Хэллоуэи — ужасные люди.
— Я тоже был ужасным человеком.
Она покачала головой.
— Не таким, как они.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что они подсылали к людям наемных убийц. Ты был грабителем, но ты — не убийца. Ты бы никогда не сделал этого. Ты бы никогда не лишил человека жизни.
Она пересела ближе к нему и прижалась лицом к его животу, а вот его ноги словно приросли к полу. Он вдруг понял, что не сможет сказать ей. Не сможет признаться в том, что был соучастником убийства. Но он не сказал об этом и Беверли. Его жена умерла, так и не узнав всей правды.