— Контра там у них гнездо свила, Гриша, — тихо, одними губами сказал Шамиль, — гадючье гнездо там. Старший Абу лет пять назад по нужде в шайку одну вступил, в налет сходил. Теперь рад бы бросить — не дают: клятву давал. Недавно двое приходили, Асхаб и Хамзат, опять в налет велели собираться. Нападут на поезд через шесть дней за Гудермесом. Бакинский поезд. Абу Саида прислал мне передать, а я сюда.
— Абу в налет пойдет?
— Куда ему деваться.
— Веселое дело. Ай-яй-яй, — поморщился Аврамов. — Приметы у него какие есть, чтобы в глаза бросались?
— Таких нет. Нельзя с такими приметами в налет.
— Ладно, подумаем. Время терпит. Ты бы еще что-нибудь про Хистир-Юрт, а?
— А что надо?
— Ну... какой хабар ходит, кто новый появился.
— Султан Бичаев на жеребце вашего начальника появился. По аулу ездит, абрекам про амнистию рассказывает. Абреки сон потеряли, в затылках чешут — и хочется и колется и мама не велит. Митцинский появился, шейх. Говорят, его в ревком взяли. А он мюридов набирает, вторую сотню уже сколачивает.
— Уже вторую? — удивился Аврамов. — Слушай, Шамиль, а почему бы твоему Саиду в мюриды не податься? Местечко теплое, сыт и при деле. Шамиль хмыкнул:
— Лопух ты в этом деле, Гришка. К нему мюрид табунами прет, а попадает не всякий.
— Это почему? Что, Саид юбку носит, стрелять не умеет? — беспардонно ломился в одному ему ведомую суть Аврамов. Шамиль скосил на него глаз, подозрительно спросил:
— Тебе чего от нас надо? Ты не верти, Гришка, давай напрямик.
— Можно и напрямик, — согласился Аврамов, — Саид русский знает?
— Как я турецкий.
— Скучно жить, говоришь, стало?
— Дальше некуда.
— Повеселиться хочешь?
— Ты бы короче, Гришка.
— Ладно. Дело есть одно. Сорвешься — вверх ногами повесят, шкуру спустят и голеньким в навозную кучу закопают. Чтобы потом тобой огород удобрять.
— Веселое дело, — заворочался Шамиль. Треснул по коленям ладонями, изумился: — Неужто такие дела остались?
— Хватит на нашу жизнь, — успокоил Аврамов. Неожиданно жестко осадил: — А теперь хватит балагурить. Раскрой уши, шуточки кончились. Тут, драгоценный ты мой, такая заваруха закручивается, успевай поворачиваться. Много тебе не имею права сказать, не мой секрет — государственный. Однако по возможности поделюсь. Советскую власть штыком и пулей рядом оберегали. В мюриды к Митцинскому пойдешь?
— Я? — поразился Шамиль.
— Ты. Под видом Саида. Глухонемым мюридом станешь. При таких не стесняются.
— Ясно. А зачем?
— А просто так. Делай что велят, смотри, запоминай, слушай, услышишь, что другие слышат, — ладно, а если сверх того — совсем благодать.
— Гриш, а Гриш... — позвал Шамиль, — я тебе что, бык?
— Это почему? — удивился Аврамов.
— Быка дернут за налыгач, он и пошел, куда дернули. Ты хоть сказал бы, куда дергаешь. Чего это тебе приспичило меня в мюриды определять?
— До чего же ты любопытный, Шамиль, — с досадой сказал Аврамов.
— Я такой, — согласился Шамиль, — сам сказал, в навозную кучу голеньким меня будут закапывать, не тебя.
— Это верно, — согласился Аврамов. — Ладно. Дело такое, что на него с открытыми глазами надо идти. Бродит тут у нас одно сомнение — не тот Митцинский, за кого себя выдает. Тем более что его родной братец в Турции с контрразведками Антанты связан, боевые группы из эмигрантов сколачивает. Так вот, узнать, кто есть на самом деле Осман Митцинский, — нет у нас на сегодняшний день задачи важнее. Учти, раскусят тебя — добра не жди, помочь тоже не успеем.
— Ох, чтоб я сдох! Вилла-билла, ей-бох, такой жизня — эт сапсем дургой дэл! — скоморошничал Шамиль, шалея от привалившего нежданно-негаданно настоящего дела. Спохватился: — Погоди, а Саида куда?
— Вместо тебя здесь с матерью побудет. Сам уговоришь? Или всем миром попросим, честь по чести?
— Не сто-оит! — пропел Шамиль, обнял брата. — Скажу надо — останется. Такого не было на свете, чтобы близнецы не договорились.
— Только ему необязательно знать, на какое дело идешь, придумай что-нибудь.
— Само собой, — успокоил Шамиль. — Когда начинать?
— Из куста вылезем — и начнешь, — усмехнулся Аврамов, — приглядывайся к Саиду, запоминай. Мулла-то его как облупленного знает, все повадки да ужимки. Словом — приглядывайся.
Полезли было из куста, да вдруг придержал Аврамов Шамиля за бешмет:
— Погоди.
— Чего годить?
— Должок один за мной, помнишь?
— Не помню. Но раз есть — отдавай.
— Один момент.
Примерился Аврамов, быстро уцепил Шамиля за ухо, стал трепать.
— Э... э... ты чего?! Осерчаю, Гришка! — выкатил глаза Шамиль.
— Помнишь, воротились мы с «языком», я пообещал уши тебе надрать за брандахлыстие твое? Сиди смирно, не дергайся. Надеру — пойдешь.
Хмыкнул Шамиль, подобрался, в быстром развороте облапил Аврамова, крякнул, опрокинул на спину, захрипел:
— Это мы погляди-и-им, кто кому надерет... эт-то мы еще погляди-им, кто кому... протух твой должок... за давностью!
Всполошенно бился, облетал листвой сиреневый куст, изнутри доносилось кряхтенье, слитный свирепый рык, вступился за брата глухонемой Саид, и худо теперь приходилось Аврамову.
Открылась калитка в заборе, вышла Рутова. Присмотрелась к кусту, где близнецы тискали Аврамова, всполошенно выдернула из кобуры наган, крикнула, как бичом хлестнула:
— Встать! Руки!
Аврамов сипел, ворочал глазами, подмятый братьями:
— Тю-ю... оборзели... э-э, братики... ша, руку, говорю, сломаете!
Вылезли из куста. Аврамов увидел Софью с наганом, захохотал:
— Вовремя страж появился. Отбой. Спрячь пушку, Софья Ивановна. Я тут джиу-джитсу демонстрировал.
Немой увидел Рутову, застыл с открытым ртом.
— Знакомьтесь, — подтолкнул братьев к Софье Аврамов. — Софья Ивановна. Бывшая циркачка, теперь наш инструктор по стрельбе и прочим боевым делам.
Шамиль пожал руку Софьи, завороженно глядел на нее. Потом захватил щепотью прядь ее волос, приблизил к лицу, вдохнул, пошатнулся, сказал как-то непонятно, отчаянно:
— Ай-яй-яй. Это же надо!
Софья зарделась, осторожно отстранилась. Аврамов погрозил пальцем, сказал строго:
— Попрошу без вольностей. Ты мне персонал не пугай.
Саид крутил головой, смотрел во все глаза — в ауле такую красоту разве увидишь.
— Про налет не забыл? — вполголоса, жестко спросил Шамиль у Аврамова.
Аврамов не ответил. Снял свою ослепительную кубанку, подышал любовно на серебряные завитки, протер рукавом. Быстро стянул с Саида папаху, нахлобучил взамен свою. Драный срам с его головы сунул ему за пазуху.
— Пусть Абу в деле мою кубанку наденет. За версту узнаю.
— Ясно, — кивнул Шамиль.
— Скажи еще — пусть на рожон не лезет. Мы будем в третьем вагоне от паровоза.
— Ладно. Гриш, к Митцинскому с пустыми руками не явишься. Тут подарок нужен, чтобы челюсть отвалилась. А у Саида откуда деньги?
— Так он же охотник.
— Ну?
— Шкура снежного барса — чем не подарок?
— Голова-а! — уважительно протянул Шамиль. — Теперь дело за малым — шкуру достать. Ты хоть знаешь, что такое барса у нас добыть? За ним одному месяц гоняться надо. Бывает, что и за месяц в глаза не увидишь.
— Месяц нам не подходит, — серьезно сказал Аврамов, — нам три дня от силы отпустят, да и то, если под настроение начальству попадешь. Меня возьмешь с собой?
— Вилла-билла, мине дургой луди сапсем не нада, — подытожил Шамиль. — Когда к начальству пойдешь?
— А сегодня и пойду, — сказал Аврамов. — Вечерком заходи, обговорим все.
На том и порешили. Обнялись. Саид бережно лапал обнову, приплясывал, расплывался в улыбке. Братья развернулись, пошли. Рутова застегнула кобуру, тонко улыбнулась:
— Черт знает, какая необразованность, Григорий Василич. Вы к ним по-культурному, с приемами джиу-джитсу, а они никаких приемов не признают, знай на спину валяют.
С некоторым удивлением уставился Аврамов на своего инструктора, крякнул смущенно, сказал в свое оправдание:
— Не мог же я фронтовому дружку шею ломать за здорово живешь.