Уже давно под госпитали были отведены все уцелевшие здания школ, клубов, гостиниц. Теперь раненых размещали в опустевших магазинах, большие окна которых были наглухо заложены мешками с песком.
Галка работала в госпитале вначале санитаркой, а потом медсестрой. Ежедневно по 16-17 часов - в палатах, где на узких, тесно наставленных кроватях метались в бреду тяжелораненые; в перевязочных, где все было пропитано удушливым запахом крови и лекарств; в операционных, где врачи с серыми от усталости лицами стоя засыпали на те несколько минут, за которые со столов снимали забинтованных, притихших людей, а на их место укладывали других - в окровавленных солдатских гимнастерках, в полосатых сине-белых тельняшках.
Порой ей казалось, что не месяцы, а годы отделяют ее от той самоуверенной и по-мальчишески упрямой девицы, какой она была еще совсем недавно. Галка изменилась даже внешне: похудела, коротко остригла волосы; ее лицо, всегда смуглое от загара, теперь побледнело; от постоянных недосыпаний под глазами легли тени. Знакомые узнавали Ортынскую только по необычному переливчатому цвету глаз да по стройной, подтянутой фигуре: в высоко подрубленной гимнастерке, охваченной широким офицерским ремнем и начищенных до блеска сапогах.
Был особенно тяжелый день. С утра небо затянуло низкими грязно-серыми тучами, с моря дул пронизывающий холодный ветер, и вздыбленные им волны сердито обрушивались на берег. Заглушая рев штормового моря, со стороны Корабельного поселка катился грохот артиллерийской стрельбы. В госпиталь на Канатной непрерывно прибывали раненые. В приемно-распределительном отделении, куда Галка пошла за бинтами для перевязочной, раненые лежали везде: на топчанах, столах, носилках, на матрацах, расстеленных прямо на полу.
Кто-то хрипло окликнул ее по имени. Галка решила, что ей послышалось, но проходившая мимо сестра «приемника» дернула девушку за рукав и указала на носилки, которые несли два легкораненых матроса.
- Что, певица, своих не признаешь? - с трудом приподнялся на носилках вихрастый старшина второй статьи, в котором Галка узнала Сашку Болбата. Конопатый Сашкин нос заострился, на впалых щеках зловеще разлились синие пятна. Он тяжело дышал. - Опускайте, мальчики, где стоите, - хрипло сказал он товарищам и откинулся на носилки. - Все равно мои пробоины никакая медицина не заделает.
- Рано сворачиваешь паруса, Сашок, - попыталась ободрить его Галка. - Мы еще с тобой за гоночным призом пойдем.
- Кончилась моя гонка…
- Пять штыковых, - тихо сказал Галке сопровождавший Сашку чернявый матрос с забинтованной головой. - Думали, не довезем.
- На возьми, Микола, - Сашка протянул чернявому измятую, выгоревшую на солнце бескозырку. - Ты ее вместо мичманки надень. Этих ленточек фрицы как смерти боятся… Хлопцы… - Болбату трудно было говорить: - Нельзя тех гадов в город пускать… Это наш, матросский, город, и мы в ответе за него…
Сашка умолк. Потом посмотрел на Галку и слабо усмехнулся.
- Вот что, певица… - Он не окончил: темная густая кровь хлынула у него изо рта.
Потом два пожилых санитара привычно взяли на руки Сашкино тело и унесли.
В каком-то полузабытьи Галка вышла из «приемника». В вестибюле, где находилось эвакуационное отделение госпиталя, кто-то из раненых вполголоса пел на мотив старой матросской песни:
- Вы не хотите эвакуироваться с госпиталем и просите откомандировать вас в морскую пехоту?
- Да. Я подала рапорт.
Галка с недоумением смотрит на пожилого человека в штатском. Ей кажется, что она где-то уже видела эти прищуренные глаза.
- Давно в комсомоле?
- С тридцать восьмого.
- За что имели выговор?
Галка вспыхнула.
- Выговор с меня снят.
- Знаю. Но все-таки, за что вы его получили?
- Это было еще в десятом классе. Меня оскорбил соученик. Я его ударила.
- Чем вас обидел товарищ?
- Он не был моим товарищем. - Галка хмурит брови. «Что ему надо? - сердито думает она. - Как на допросе». Но вслух отвечает: - Он назвал моего дедушку белогвардейцем.
- Может, он имел в виду, что ваш дед был офицером царской службы?
- Мой дед был офицером русского флота! В белой армии он никогда не служил.