Виталий подошёл к нужному ему Дому и вошёл в прохладный полутёмный подъезд.
Квартира Лучининых оказалась на втором этаже.
Дверь открыла бледная женщина в строгом платье с высоко взбитыми, очень светлыми, почти белыми, волосами. Первое, что подумал Виталий, было: «учительница», и уже потом: «Лучинина».
- Вы Ольга Андреевна? - спросил он.
- Да, - сдержанно, без всякого удивления ответила женщина.
Виталий представился.
- Пожалуйста. Проходите, - тем же тоном произнесла Лучинина, отступая в сторону и жестом указывая на открытую дверь в комнату, откуда сплошным золотистым потоком лился в переднюю солнечный свет.
Квартира оказалась небольшой - из двух комнат, очень скудно обставленных старой, видимо, привезённой из Ленинграда мебелью. Все только самое необходимое: буфет, обеденный стол, накрытый старенькой скатертью, дешёвый приёмник у окна, потёртый диван, несколько таких же стульев, фотографии на стене - это в первой комнате. Во второй виднелись большая, до потолка полка, набитая книгами, и угол широкой, с деревянной потрескавшейся спинкой кровати.
Лучинина жестом пригласила Виталия к столу и, поправив причёску, села напротив.
- Я вас слушаю.
Голос её был сухой и усталый.
Виталий немного сбивчиво объяснил ей причину своего прихода.
- …Мы с Женей учились вместе в школе, - закончил он, словно оправдываясь.
- Да?
Впервые она с интересом взглянула на него, но тут же снова опустила глаза.
- Да. Я его хорошо знал.
- Ну, тогда… - холодно произнесла она, - тогда вам, конечно, трудно поверить, что он мог покончить с собой.
Виталий насторожённо посмотрел на неё.
- Почему вы думаете, что мне трудно поверить?
- Ведь он был таким энергичным, самоуверенным человеком. Вы, должно быть, тоже его помните таким.
- Да… Но тогда почему же он покончил с собой? - невольно вырвалось у Виталия.
- Почему? - устало переспросила Лучинина. - Я думаю, он просто запутался в своих многочисленных… делах.
Последнее слово она произнесла с каким-то странным значением. И Виталию показалось, что Лучинина чего-то недоговаривает.
- Он вам рассказывал о них?
- Об одних рассказывал. О других… я узнавала сама. Случайно.
И снова какая-то странная интонация прозвучала в её голосе.
Виталию стало не по себе. «Мне это все кажется, - наконец подумал он. - Просто я знаю, что у них были плохие отношения. И вот теперь мне все кажется».
Но о делах Лучинина следовало узнать как можно больше. И какие бы отношения у него ни были с женой, она, видимо, многое знает. И надо, чтобы она доверилась Виталию, чтобы рассказала все без утайки, как это ей ни тяжело, ни неприятно. Правда, держится она очень спокойно. Но каждый переживает горе по-своему.
- В каких же делах он мог запутаться, Ольга Андреевна?
Она пожала плечами.
- О, у него хватало неприятностей. Он просто искал их, мне кажется.
- Вы говорите, он рассказывал вам…
- Его рассказы всегда кончались у нас ссорой. Он не умел, он совершенно не умел и, главное, не желал считаться с людьми, с реальными условиями, в которых он жил, в которых мы все живём…
В ней вдруг вспыхнуло какое-то давнее раздражение, она словно продолжала спор с мужем и уже не могла сдержаться. А чуткое, даже жадное внимание Виталия, так давно знавшего её мужа, как будто ещё больше подстёгивало её.
- …И он вечно ссорился с кем-нибудь, вечно кого-то разоблачал, наказывал или требовал наказания.
- Неужели он стал таким склочником? - недоверчиво спросил Виталий.
- Да нет же! Как вы не понимаете? У него, например, было такое выражение: «Работа по идеальной схеме». И такой работы он требовал от всех. И от себя тоже. А это же неосуществимо! Но он был поразительно упрям. И горяч. И самолюбив.
Она внезапно умолкла и, тяжело вздохнув, устало покачала головой.
- С ним было очень трудно. Очень.
- Все-таки он многого добился, - осторожно заметил Виталий. - Ведь завод…
- Вы сами видите, чего он добился, - с горечью оборвала его Лучинина. - Вы же видите. И сколько людей он восстановил против себя! Да вот! - она порывисто поднялась. - Я вам сейчас покажу. Это я нашла в его бумагах. Он мне этого письма не показывал.
Лучинина стремительно прошла в соседнюю комнату и тут же вернулась, держа в руке сложенный листок бумаги.
- Вот! Прочтите.
Она протянула письмо Виталию, и тот, ещё не развернув его, привычно отметил про себя: «Вырвано из тетради, школьной. Поспешно вырвано».