Это случилось в марте тридцать третьего, в воскресенье, в пять часов утра, — Хайнца Виганда забрали штурмовики. Когда через два часа его привезли назад, у него недоставало зуба. В конце двадцатых годов он вступил в социал-демократическую партию; в 1931 году, сдав экзамен на мастера, открыл самостоятельное дело. Раньше в его доме избегали говорить о политике, а уж после налета штурмовиков о ней и вовсе боялись упоминать. Его жена, маленькая, хорошенькая, хотя уже начинавшая полнеть особа, настояла вдруг с совершенно неслыханной для нее энергией, чтобы с политикой было покончено раз и навсегда. Она вообще-то и раньше инстинктивно боялась любого высказывания, выходившего за рамки обыденного и повседневного. Но с того самого воскресенья все меньше оставалось вопросов, которые бы не выходили за рамки повседневного, которые можно было бы считать безобидными, не имеющими отношения к политике. И именно тогда, когда она старалась изо всех сил политики избежать, она то и дело помимо своей воли наталкивалась на нее, даже в самых простых разговорах. Будь со всеми любезен, первым здоровайся с людьми, внушала она мужу.
Слесарных дел мастер Виганд принадлежал к коренным жителям деревни, к старинному здешнему роду ремесленников. Для него любезность и форма приветствия определялись давними образцами, существующими независимо от его личности, не говоря уже о его настроениях. И он был — без сомнения — не тот человек, который позволил бы себе необдуманные действия.
Тем не менее жена продолжала наставлять его, и постепенно ее уговоры быть любезным по отношению ко всем переросли в настойчивое требование: не будь же таким нелюбезным.
Однажды она даже заявила:
— Из-за тебя мы уже чуть было не попали в беду.
В этих словах была капля яда, которую никак нельзя было объяснить одной лишь ее заботой. Впрочем, она никогда, как теперь с горечью осознавал Хайнц Виганд, слова не сказала о том, что зуб ему выбили нацисты. Она попросту обходила это событие молчанием, будто он сам виноват в подобном обхождении, и считала, кажется, что так ему, собственно, и надо.
Теперь она вновь ходила по воскресеньям в церковь, и, как во многом, Хайнц Виганд уступил ей и в этом, послушно сопровождая ее к мессе, равно как и приветствуя множество людей, которых прежде, возможно, не удостоил бы и взглядом. С этими приветствиями по воскресеньям после торжественной мессы дело обстояло особенно скверно, жена то и дело подталкивала его локтем в бок, точнее, в то место, где примерно заканчивалось его бедро, что соответствовало реальному соотношению их роста.
И вот однажды в воскресенье она подтолкнула его, когда они проходили мимо Кеппеля. Кеппель, ее двоюродный брат, маленький, дерганый человечек, старый холостяк и дебошир, которого боялись во всех окрестных пивных, от трех кружек пива он уже был пьян; ни на одном рабочем месте он не задерживался больше полугода; член нацистской партии еще с двадцать восьмого, он, Кеппель, был одним из первых нацистов в деревне, а теперь, с помощью новых господ, получил должность почтового инспектора.
Ошалев от изумления, Хайнц Виганд прикоснулся слегка к полям шляпы. Кеппель, ухмыляясь, ответил молодцевато исполненным нацистским приветствием.
Это уже было Хайнцу Виганду и вовсе невмоготу. Но, прежде чем он успел высказаться, жена, продолжая раскланиваться и улыбаться во все стороны, шепотом так распекла его, что он смущенно умолк. Если до сих пор все ее разговоры сводились к тому, что семья чуть было не попала в беду из-за его пагубного пристрастия к политике, то теперь оказалось, что произошло это из-за его пристрастия к политике социал-демократов. Она так и сказала — «соци».
Хайнц Виганд молча сидел за обеденным столом. Он начинал понимать, что создалась новая ситуация, но если он надеялся, что жена даст задний ход, то глубоко ошибался. Вскоре после этого она потребовала во имя благополучия и безопасности семьи, и прежде всего их двоих детей, пригласить Кеппеля в следующее воскресенье на чашку кофе.
И, прежде чем он вообще смог что-либо возразить, она отмела все возможные возражения и так разнесла его и пробрала, как Хайнца Виганда еще никто никогда не разносил и не пробирал. Да она вдруг стала другим человеком, удрученно думал Хайнц Виганд, ведь это намного превышает то, чего она вроде бы хочет, но тут, видно, есть и какой-то другой смысл. Вот только какой, Хайнц Виганд пока не знал.