Через четверть часа в комнате снова появились Окс и Фриц Цандер, последний наконец-то в пристойном виде. Папаша с удовлетворением отметил, что его наследник исчез. Он что-то злобно пробурчал.
— А сейчас мы кончим наш завтрак, — сказал патер Окс. — О приди, всевышний, о снизойди к нам, Иисус, стань гостем, освяти собою все, тобой ниспосланное. Аминь.
Глубоко вздохнув, Фриц Цандер перекрестился.
Когда наконец они закурили сигары, граф по-прежнему как зачарованный следил за каждым их движением. Патер Окс сказал:
— Фриц, а теперь давай поговорим серьезно. Твой сын не так уж не прав. Нет-нет, попридержи язык. В том, что он говорит, что-то есть. И не так уж мало, если правильно понять. Давай-ка обмозгуем все вместе. Так на каком же этапе мы сейчас находимся?
— На конечном, — сказал Фриц Цандер.
— Ну почему же, — возразил Окс. — Ведь все еще отнюдь не устоялось. Прежде всего нужно сохранять спокойствие.
— А те, на улице? — Фриц Цандер кивнул со страдальческой миной в сторону окна.
— Они пока пусть работают, — ответил Окс.
— Не хочешь ли ты сказать?..
Патер Окс утвердительно кивнул.
— И ты даже оплатишь им этот день.
А тем временем Валентин Шнайдер, Эрвин Моль и старый Бэк освободили коньковый брус машинного зала и сумели на канате стащить его со стропил вниз. Они работали топорами, пилами, ломом и кувалдой. На завтрак они ели картофельный суп с ломтем сухого кукурузного хлеба. И больше ничего. Рубашки на спинах до пояса взмокли. Время от времени они садились и ждали, пока перестанут дрожать колени.
Когда брус был спущен, они смогли разобрать и стропила. Под ними были разрушенные стены. А еще ниже — станки. Их нужно было хотя бы укрыть от дождя, станки — это же работа и хлеб по меньшей мере для сотни человек. Они должны были добраться до станков.
Через три месяца обрушившаяся боковая стена была сложена заново, заново смонтирована и крыша, и теперь они крыли ее тесом. За это время их стало больше. Внутри цеха был почти полный порядок. Станки очищены. Шел октябрь.
Теперь, весной, станки уже были отремонтированы и в любую минуту могли быть пущены в ход. На фабрику дали ток, и рабочие как раз собирались провести пробную топку в сушильных камерах. Они хотели мастерить рамы, двери и самую простую мебель. На складе еще были доски. Но Эрвин Моль, которого они избрали председателем производственного совета, внес на заседании главного комитета предложение, чтобы община продавала им древесину из принадлежащего ей леса, регулярно, партию за партией, и в таком количестве, чтобы обеспечить производство на весь следующий год.
В углу, где они завтракали и где поставили себе несколько на скорую руку сколоченных столов и лавок, висела на одной из балок поблекшая и пожелтевшая уже, отпечатанная на разболтанной пишущей машинке, так что читалась с трудом, копия следующего документа:
Решение конференции советов представителей рабочих и служащих Рурской области, состоявшейся в Бохуме 14 ноября 1945 года:
Рабочие горнодобывающей промышленности глубоко обеспокоены тем фактом, что на их шахтах в техническом и административном аппарате, среди руководителей предприятий, а также в муниципальном аппарате до сих пор работают бывшие нацисты. Целый ряд фактов неопровержимо доказывает наличие фашистского саботажа.
Чтобы обеспечить на шахтах мир и спокойствие, все предприятия и административный аппарат необходимо очистить от активных нацистов.
Большую озабоченность вызывает у горняков и то обстоятельство, что шахты находятся и поныне во владении угольных баронов. Горняки хорошо знают, что союз предпринимателей горной промышленности, все эти Тиссены, Клёкнеры, Круппы и их акционеры финансировали национал-социалистскую партию.
Горняки знают, что германские угольные бароны с помощью рурского угля подготовили и провели две войны. Они являются военными преступниками. Дабы предотвратить новую войну, горняки требуют передачи всех шахт в руки местных властей в Мюнстере.
V
С того самого осеннего дня Хаупт больше не сталкивался с Мундтом. Но иногда, никому об этом не рассказывая, он бродил возле его дома. Дом выглядел покинутым, ставни по большей части были закрыты. Хаупт останавливался и подолгу разглядывал этот дом, как люди разглядывают дом, где совершено было убийство. И каждый раз неслышно, словно появившись из пустоты, возникала по другую сторону ограды собака, громадное, натренированное и хорошо ухоженное животное, овчарка. Собака и Хаупт молча смотрели друг на друга. Глядя в янтарно-желтые собачьи глаза, Хаупт начинал мало-помалу погружаться в сон, ему хотелось улечься тут же, возле калитки в сад Мундта, улечься и заснуть. И всякий раз его будило тихое, но хриплое ворчание, вырывавшееся из груди животного, челюсти которого при этом слегка раздвигались.