«Aut Caesar, aut nihili»
«Случилось стра–ашное… кровь проли–ил…»
Страшное?
Ничуть: наоборот — приятное!
Все, все, все, хватит об этом.
Посмотрел на часы, от нечего делать включил телевизор.
Черный фон, портрет, комментарий к фону и портрету — убит, мол.
Ясно, кому–кому, а ему это известно, наверное, лучше, чем другим.
М–да.
Течение мысли вялое, какие–то незначительные воспоминания–детали проплывают на поверхности, неприятные такие, тонкие, ломкие, переливчатые, как радужная бензиновая пленка по Москве–реке: вот, вспомнилось, что рукоятка пистолета была мокрой от пота, в туфли через верх набрался снег, носки промокли насквозь…
Интересно, а в Москве–реке могут водиться какие– нибудь аспиды доисторические, ихтиозавры, змеи морские, чудища лох–несские?..
Радужные пленки воспоминаний и ассоциаций поплыли дальше, по течению, растворились в мозгу.
Стоп!
А для чего он все это задумал?
Задумал и — сделал?
Для чего?
Взял сигарету, закурил, пожевал фильтр, сплюнул на пол.
А действительно — для чего же?
Затушил окурок, выключил телевизор — на сегодня это все новости, больше, как он понял, уже не будет.
Для кого?
Ясно — для себя: где–то в самом сокровенном закутке мозга есть комната, шикарная такая комната, запретная для всех, и сидит там, свернувшись клубком, это самое эго, и, чтобы поддерживать его, он должен периодически носить в комнату что–нибудь такое… Кормежку, как носят питонам живых кроликов.
Для кого — ясно.
А для чего?
Стоп, стоп…
Что сделал?
Убил.
Правильно, а кого?
Если без персоналиев — то просто всем известного человека.
Своего Цезаря.
Ага, все правильно… А для чего?
Потому что это принесло ему удовлетворение. Это… и это тоже.
Большинство убийств, наверное, происходит только потому, что они приносят самому убийце удовлетворение, каким бы оно ни было.
«Сатисфакашен», удовлетворение — хорошее слово. Название композиции «Роллинг Стоунз». И «фак» есть, и… Хорошее было слово, пока в телерекламе под эту песню не стали «Сникерс» крутить.
Интересно — а Марку Юнию Бруту убийство Цезаря тоже принесло… Ну такое же удовлетворение, как и тебе? Наверное, когда они с заговорщиками забаррикадировались на Капитолии, чтобы вновь провозгласить Республику, он тихонько отошел куда–нибудь за дорическую колонну, распахнул тогу, и…
Такой вот банк «Империал».
Да, дорогой, ты — маньяк, Маньяк, оставайся им и впредь. Но об убийстве Брутом Цезаря Рим узнал сразз же, а об убийстве этого…
Хорошо бы убивать известных людей где–нибудь в Колизее, при большом стечении народа, как убили какого–то там, кажется, Домициана. Впрочем, современные масс–медиа дает аудиторию куда большую, чем все древнеримские амфитеатры, вместе взятые.
А значит…
Не надо закрываться на все замки, не надо придвигать тяжелый шкаф к двери, главное — не надо бояться! Нет никаких змей, не водятся кобры и эфы в Москве, тут только черви на кладбищах да глисты в канализации…
И вообще: всех этих жутких пресмыкающихся выдумали биологи да хичкоки.
Тогда — к чему бояться?
Зачем тогда выслеживал, зачем стрелял? Брутом захотел стать, ну, «паблисити» себе сделать? Все правильно, это принесло тебе удовлетворение, удовлетворение твоему эго.
Скормил кролика.
А теперь остановка за немногим — чтобы об этом узнали все.
Ай–ай–ай!
Как непоследовательно!
Вновь — «на публику», как те, которые… ну, сфые мыши?
Удручающая схожесть волосков на одном месте?
«Норма»?
«Как все»?
Курительная?
Разговоры?
Бляди?
Акты?
Плевать на дефиниции. Главное то, что в конечном итоге тебе это принесет удовлетворение. Тебе, твоему священному эго.
А отсюда — совершенно логический шаг: пойти и сдаться.
Иначе никто не узнает, что это ты. В прокуратуру, в милицию, в ФСК, к черту, к дьяволу — иначе какой смысл было делать это?
Он медлил: легко сказать самому себе — «идти и сдаться». Легко представить себе это, но ведь представление всегда умозрительно!
Ну, придет, заявит, запишут его показания, побеседуют, обрадуются, наверное, что сам пришел, что меньше теперь у них головной боли, чаем угостят, печенье поставят, а потом…
Может быть, будут бить, может быть, распилят тупой пилой на части, может быть, скормят змеям в зоопарке, может быть…
Страх перед физической болью, и опять, хоть тысячу раз себя переубеждай — точно целый клубок гадких, холодных пресмыкающихся: кажется, Клеопатра покончила жизнь самоубийством, дав укусить себя змее фу какая гадость она же скользкая холодная ползет по твоему нежному животу все ниже и ниже щекочет судорога еще одна кожа покрывается мелкими пупырышками а она все ниже опускается ползет жало обнажает…