Через несколько секунд, показавшихся мне часами, дверь отворилась. Анджей, одетый в шелковый стеганый халат, с минуту присматривался ко мне, словно оценивая меня взглядом.
— Прошу, — наконец сказал он.
Я вошел. Комнатка была теплая и небольшая. Над письменным столом, заваленным раскрытыми книгами, горела чертежная лампа.
— Работаешь? — глупо спросил я.
— Развлекаюсь, — ответил он. — Садись.
Я сел на краешек тахты, потому что единственный стул стоял у стола и на него сел Анджей.
— Слушаю тебя, — сказал он.
Я набрал в легкие воздуха, и сразу же в животе у меня будто что-то застучало.
— Анджей, я хотел оправдаться перед тобой…
— В чем?
— Ты знаешь в чем. Этот твой арест тогда и потом встреча в трамвае…
— А в чем тут оправдываться?
— То есть как это?
— Не хочешь же ты сказать, что это далекое прошлое вдруг начало тебя тревожить?
— Вот именно. Оно не дает мне покоя.
— Зря. Во-первых, ты не мог меня предупредить, потому что улица была запружена жандармами. Во-вторых, ты не хотел разговаривать со мной в трамвае, потому что я был опасным человеком — только что вышел из тюрьмы. О чем тут говорить спустя столько лет?
— Ты не до конца откровенен! — воскликнул я. — И наверняка думаешь обо мне плохо!
— А что это тебя вдруг начало волновать?
— Я хочу спать спокойно.
— Ну, так скажи, зачем ты пришел?
— Именно за этим!
Анджей внимательно взглянул на меня.
— Давай не будем играть в прятки, ладно? Если ты считаешь нужным поговорить со мной — пожалуйста, давай поговорим!
— Да ведь я же говорю! Не хочу, чтобы ты считал меня последней свиньей! И хочу спокойно…
Нет, слова «умереть» я не дог произнести, это немедленно лишило бы весь разговор смысла: умирающему в отпущении грехов не отказывают.
Анджей взглянул на часы.
— Ты хочешь, чтобы я ушел! — воскликнул я.
— Наоборот, — серьезно ответил он. — Раз уж ты здесь, давай доведем дело до конца.
— Знаешь, я тогда мог тебя предупредить… если бы переждал в кустах, пока эти жандармы уйдут…
— Ну что ты заладил одно и то же, как заигранная пластинка… мог, мог. Вот именно, что не мог! Ты — не мог.
— Рожденный ползать, летать не может. Так что ли?!
— Да, что-то в этом роде, — с улыбкой ответил он. — Эту тематику я уже давно списал со счетов и даже не смотрю передач по телевидению, если они толкуют про это. Куда интереснее, например, вот эта новая система перекрытий…
Он указал на одну из книг и улыбнулся мне.
— У меня нет к тебе претензий, — добавил он. — Можешь умирать спокойно.
Разумеется, Анджей шутил, но у меня чуть не разорвалось сердце: этот человек не хотел сближения, он сознательно умалял все и даже издевался надо мной. Я тяжело поднялся, и в эту минуту раздался звонок.
— Подожди, — сказал Анджей, — мы же должны это уладить.
И пошел открывать. В дверях стояла Зося. Видно, она очень спешила, потому что учащенно дышала. Ноги у меня подогнулись, и я вынужден был сесть.
— Ты хотел поговорить со мной сегодня, — сказала она. — А теперь приехал к Анджею. Давай уладим все сразу. Я надеюсь, это не кажется тебе трудным. Нам не к чему сохранять дольше видимость брака.
Я взглянул на них. Они стояли рядом, почти одного роста, и смотрели на меня. Весьма подходящая друг другу пара среднего возраста. Если бы я сказал Зосе утром про свою болезнь, они переждали бы несколько оставшихся до моей смерти недель и легализовали бы свои отношения после. Но, видно, мне суждено было пройти и через это.
— Вы давно знакомы? — спросил я.
— Семь лет, — сказала Зося. — Ты представил мне его на кладбище. А потом мне захотелось узнать, почему ты его так ненавидишь. Меня очень интриговало то, что произошло между вами.
— И ты решила вознаградить его за то зло, которое я ему причинил… — грустно улыбнулся я. — Вы что же… все семь лет так?
— Ну что ты! — возразила Зося. — Анджей учился по вечерам в институте. И только недавно… Ты был так занят своими делами… И я хотела, чтобы Эва спокойно сдала на аттестат зрелости. Но если ты сам сделал первый шаг…
— Вы любите друг друга?
— Ты даже и представить себе не можешь как, старик, — ответил Анджей.
Они стояли передо мной, несколько удивленные тем спокойствием, с каким я принял это как-никак неожиданное сообщение. Анджей лишил меня даже возможности сделать жест — отписать ему в завещании жену или соединить их руки на моем смертном одре… Они все сладили сами, у меня за спиной. От меня требовалось только не устраивать скандала.
— Ты действительно закончил институт? — вдруг вспомнил я.
— Зося уговорила меня кончить, — ответил он, нежно беря ее за руку. — Три месяца назад я получил диплом. Вообще, благодаря ей я встал на ноги.
Он улыбнулся точно так же, как некогда Боженцкий: прекрасной улыбкой любви. Этот сорокавосьмилетний выпускник стоял на пороге жизни, влюбленный в мир, и был полон сил, как омоложенный чувством Фауст.
Все смешалось, все снова перетасовалось, точно колода засаленных карт. На глаза у меня навертывались слезы страдания и зависти. Оставалось сыграть заключительную сцену.
— Желаю вам долгих лет счастья, мои дорогие, — сказал я со всей галантностью, на которую только был способен.
Анджей кинулся к тумбочке, вытащил оттуда какую-то бутылку и наполнил рюмки, чтобы окончательно завершить соглашение. Этим он давал мне понять, что мы квиты. На минуту повеяло чем-то из прежней жизни.
— Значит, все эти твои собрания комитета, эта борьба с алкоголизмом были липовыми? — спросил я, взглянув на Зосю.
— Только воскресные, как и твои заседания по пятницам, — ответила она.
Освободившись наконец от лжи и уверток, она с облегчением улыбалась.
— За ваше здоровье, — сказал я, поднимая рюмку.
— И за твое, — сказали они в один голос.
Я влил водку в пылающий живот. Вместо того чтобы немедленно уйти, как того и требовала ситуация, я выпил еще несколько рюмок и затеял идиотский разговор о разводе.
— Все расходы, связанные с разводом, я беру на себя, так как чувствую себя виноватым, — сказал я.
— Что тут толковать о вине, — возразила Зося. — Заплатим за развод поровну, и все.
— Ты меня обижаешь! Ведь это я разрушил наш брак, мне и платить!
— Время все разрушает. Ты не виноват, что у тебя прошло чувство.
— Но я мог не обманывать тебя! Если бы у меня была хоть капля разума…
— Причем здесь разум?
— Я был идиотом! Я во всем был идиотом и должен заплатить за все!
Они смотрели на меня с изумлением, не зная, как реагировать на этот взрыв всеобъемлющей самокритики. Их зрелое счастье вовсе не нуждалось в ней.
— Ну, если уж ты так хочешь платить… — пожала плечами Зося.
— Хочу? Категорически настаиваю! — прервал я ее и, закончив на этом дурацкий спор, встал, потому что оставаться дольше уже не было ни малейшего повода. Что-то тут не клеилось: конец разговора не соответствовал ни моральному значению проблемы, ни ее существу.
Когда я вышел от Анджея, время близилось к шести. Итак, я снова сидел на мели. Все мои дела ликвидировались так быстро и легко, что теперь даже вне зависимости от того, окажется ли диагноз профессора правильным, я должен был умереть, чтобы не создавать ни для кого сложностей. Надо было отправиться к высотному зданию, влезть на последний этаж и броситься вниз. В моем положении самоубийство становилось не только чистым выигрышем и бегством от бессмысленных пыток, но и логическим следствием банкротства, столь убедительно и наглядно продемонстрированного в течение сегодняшнего дня. Я сам обрек себя на полное одиночество перед лицом возможной смерти: никто не обязан был ухаживать за мной, кормить меня, слушать мои стоны и вообще видеть всю эту агонию, я не имел права беспокоить кого бы то ни было, а тем более ожидать бескорыстной заботы о себе. Кроме того, я не имел права отрывать сейчас Эву от ее дел. Если бы мне подарили еще хотя бы один год жизни, я не умирал бы в одиночестве. Такси довезло меня до центра. Дальше я шел пешком, минуя высотное здание, но не спешил войти в него. На улицах было пусто, механизм города работал на четверть оборота, как и всегда в воскресенье. Только телевизоры гремели так, что было слышно на улице. У дома, где помещалось мое учреждение, я остановился. Не потому, что мне хотелось, обливаясь слезами, проститься с местом моих взлетов и падений и в последний раз прикоснуться к своему письменному столу, который верно служил мне столько лет.