Говорят, от любви не умирают. От любви — нет. А от ее последствий? Умер же Катулл от горя после того, как его бросила любимая!.. Когда утром Алена готовила на кухне завтрак, как всегда, на двоих! — Алексей поставил ее любимую пластинку — сладкого кларнетиста Экера Билка. Она бросила сковородку, убежала в свою комнату, а когда он зашел туда, подняв зареванное лицо, сказала:
— Неужели ты не можешь и сейчас без театра?..
Да, театральности в его натуре было предостаточно. Он и мучился, слушая ее, и глядел на свои мучения со стороны, подмечая смешные и нелепые поступки.
— Я зашла к Царевой, — рассказывала Алена с детским простодушием, — и уже собиралась уходить домой… И надо же случиться, задержалась на пяток минут… А тут и о н появился с приятелем, возлюбленным Царевой. И так мне сперва не понравился — я все за лампу пряталась. А он на меня все глядит и глядит… Потом стал караулить у Дома моделей…
— Я вернусь, вернусь, — твердила она в коридоре, подвигая к двери тяжелый чемодан и сумку, стучащую стеклом, железом и фарфором. — Ты меня извини, если я вернусь и застану тебя с женщиной! Дай мне только месяц! Нет — две недели!
И, раздавленный, жалкий, противный сам себе, Алексей мог только пролепетать в ответ:
— Алеша! Я буду ждать тебя!
От слез он уже не видел ничего. А когда ушел лифт, побежал, вытирая лицо оброненным ею фартуком, в ее комнату, выходившую окном на улицу. И ясно разглядел прямо под собой, сразу испытав легкое, с тошнотой головокружение, крышу белой машины и плотного, в сером костюме человека, который взял у Алены чемодан и сумку и положил в багажник.
Машина тронулась, увозя Алену. И, перегнувшись, глядя вслед белым «Жигулям», Алексей бормотал, борясь со сладким страхом высоты:
— Н о ч ь н е ж н а…
Семьдесят второй год запомнился как один из самых яростных високосных лет.
Москва все лето была затянута пленкой дыма и гари: тлели торфяники, горели леса. На главных дорогах, у выезда из Москвы милицейские заставы возвращали праздных автомобилистов. По ночам Алексей не знал, куда девать от духоты свое тело. Душ давал лишь обманчивое, мгновенное облегчение. Сна не было. Алексей лежал, поставив на тумбочку рядом с тахтой телефон, и ждал, ждал.
Среди глубокой беззвездной ночи небо вдруг начало слабо светиться — фиолетовым и розовым. Алексей вглядывался в него, чувствуя, как наступает успокоение, словно этот рассеянный свет проник и в его душу. Но вот на горизонте вспыхнула одна зарница, другая, третья. Небо утратило кажущуюся кротость. Вспышки следовали теперь почта непрерывно, одна за другой — и все без грома. Алексей невольно сжался в уголку тахты, чувствуя собственную телесную и душевную связь с происходящим в бескрайних просторах над землей, ожидая, когда же ударит гром. И в этот момент раздался резкий телефонный звонок.
Женский голос неуверенно произнес:
— Это я… Ты слышишь, это я…
— Да! Да! Я слушаю! — кричал Алексей в трубку, но в ответ уже раздавались короткие гудки.
Едва он положил трубку, аппарат зазвонил снова.
— Я сейчас приеду… Я еду… — повторял голос, в котором Алексей уже без сомнений узнал Алену.
Только теперь страшной своей близостью, вспышкой блица молния осветила голубым, химически чистым светом комнату, и тотчас словно потолок раскололся над головой. И едва утихла последняя судорога грома, как с равномерным шорохом пошел тропически щедрый дождь. Алексей глядел на сплошную стену воды за окном и плакал от счастья. «Она вернется, вернется…» Выплакавшись, он быстро и крепко заснул, а проснувшись, долго гадал, не привиделся ли ему ночной разговор. Потом от Веры, исправно доносившей ему об Алениной новой жизни, узнал, что в гостях, далеко заполночь она поругалась с Борисом. И тот сам дважды набрал ей телефон: «Ну, звони своему Алеше…» Она позвонила.
И не приехала.
Без Алениного хозяйского глаза в квартире развелось множество черных жучков, лениво ползающих по полу. Когда утрами Алексей видел их в ванной, то бездумно смывал. А вот паука уже не мог, хоть и знал поверье о сорока снятых грехах. Ему казалось, что паук — животина умная, к тому же обещающая новость, известие. Алексей вытаскивал паука, не прикасаясь к нему руками, с помощью мочалки. А как-то, вернувшись домой заполночь из дружеской компании, обнаружил в ванне сверчка.
Стрекотание его, доносившееся вечерами из разных точек квартиры — из кухни, ванной, бывшей Алениной комнаты, — не раздражало Алексея. Напротив, он чувствовал успокоение, радовался, что не один.