— А ты взял хоть что-нибудь? — спросила Янка.
— Нет, — сказал он.
— Боже, да ты же осел.
Деревенька вдали уже только мерцала керосиновыми лампочками, перед ними утомленно текла летняя река — изломанный, осыпавшийся берег, у самой воды ржавеет военная машина.
— Жаль, не было тебя со мной.
— Ну и мысли у тебя.
— Мы бы взобрались с тобой на ту башню.
Темнота быстро наступала. Янка никогда еще так поздно не выходила на улицу — разве что с девчатами. Парни наверняка стали бы приставать. Она вдруг вспомнила о той ночи, когда он перевязывал ей руку, лежал рядом с ней, дышал. Откуда-то из дальней дали вдруг донесся тоскливый звук трубы, звук был пронзительный, труба заливалась печально, это было красиво, но Янка почему-то испугалась.
— Пойдем, — сказала она. — Мне пора домой. Мама будет сердиться.
Но вместо этого они сели на краю берега, возле них в беспорядке росли низкие вербы, листья их тихо шелестели, река пахла гнилью, все громче кричали лягушки.
— Кто знает, что бы мы оттуда увидели, — продолжал он, — возможно, и море.
— Ну и мысли у тебя.
— А может, и еще дальше. В море был бы остров. И пальмы. А на песке лежали бы дельфины. И стоял бы там только один-единственный дом. Стеклянный.
Он, видно, хотел, чтобы она засмеялась, и она рада была бы засмеяться, но ею вдруг овладела усталость, какая-то даже приятная усталость, слова воспринимались как прикосновение незадачливого ветерка, хотя ей и нравился его шепот, чередовавшийся с криком лягушек и тишиной.
Когда он замолк, она с трудом вспомнила последнее его слово и спросила:.
— А почему стеклянный?
— Чтобы было светло.
— Ну и мысли у тебя!.. — Она толком не понимала, что он говорил, не думала об этом.
— В таком доме надо жить совершенно по-другому — ходить только на цыпочках. Чтобы дом не разбился.
Она представила себе стеклянный дом и все же засмеялась.
Потом он ее спросил:
— Ты поехала бы со мной туда?
— Куда?
— Поехала бы?
Она встала.
— Пошли. — Она сделала шаг, но взгляд свой не отвела от его лица. — Ну и мысли у тебя!
Дальше она не пошла, а он очень неловко обнял ее и еще более неловко ткнулся носом ей в лицо. И вдруг ощутил в своих ладонях удивительную жажду тепла, которое исходило от чужого тела, его переполнило незнакомое чувство, гораздо более обширное и блаженное, чем то, которое он мог бы себе представить когда-либо — даже когда плыл к своим берегам с сахарными пальмами.
«Вот видишь? Вот видишь?» — шевельнул пастью большой белый дельфин и быстро уплыл; теперь они остались совсем одни, на размытом берегу с низкими вербами.
3
Священник сидел в кресле с золотым гербом, курил и прислушивался к плачущему голосу из соседней комнаты, где учитель Лукаш пытался вдолбить детям в голову, что означает родина.
Школе выделили пока две комнаты. Из большой комнаты мебель вынесли в меньшую; на стенах остались висеть рога, над дверями — замшелый дворянский герб; на буковый паркет поставили в три ряда скамейки, они были разные, испещренные всевозможными надписями на четырех языках — их привезли из разных концов пограничья.
В меньшей комнате сделали клуб, снесли в нее высокие шкафы в стиле рококо, Диану карарского мрамора, три китайские вазы, письменный стол, покрытый зеленым сукном, секретер и два карточных столика — на одном из них учитель разложил наглядные пособия, счеты с разноцветными шариками, чучело хомяка, две банки с заспиртованными ужами. Были у него еще и четыре наглядных плаката: планер в синем небе — плакат обозначал прогресс человека в авиации; несколько белых медуз, плавающих в серой морской воде, которые не только символизировали род беспозвоночных аурэлия, но и жизнь моря и море вообще, да и все удивительное, далекое и фантастическое, ибо на двух других картинах изображались совсем обычные вещи — сенокос и гора Ржип.
Здесь же учитель и жил. У окна он поставил огромную кровать с пологом, у противоположной стены — карточный стол, на котором были разложены кое-какие вещи, необходимые ему для работы.
Священник подошел к небольшой стопке книг и стал в них рыться. Янко Краль, Вольтер, Флобер. Он открыл одну из книг — некоторые фразы были подчеркнуты красным карандашом, другие даже чернилами.