— Я нужен вам для чего-нибудь? — спросил инженер.
— Благодарю, — сказал доктор, — а вам когда-нибудь приходилось?
— Нет.
— Тогда будет трудно. — Он посмотрел на потолок. — Разве что, — и он показал в угол, где стоял старомодный черный зонт, — придется подержать его над нами. — И доктор стал тщательно вытирать руки.
Инженер взял зонт, раскрыл его и подошел к операционному столу.
— Вы должны быть осторожны, — предупредил врач, — мне теперь будет не до вас, и постарайтесь лучше не смотреть, раз вы не привыкли.
На зонтик падали капли, он смотрел, как врач длинными ножницами разрезает сухожилия и потом зашивает кожу — кровь текла у него по рукам. Потом он увидел смертельно бледное лицо. Этот человек все-таки, наверное, умрет. Ноги у инженера вдруг стали тяжелые, лоб похолодел. Он прикрыл глаза. Видно, усталость. Без всякой причины вдруг охватило сознание отчаянной бессмысленности. Почему все-таки не отремонтируют крышу? Какой смысл в том, что он приехал сюда в такую даль? Для того чтоб держать этот зонт? А что будет дальше?
Врач забинтовывал рану. Он вытер вспотевший лоб, самое худшее было позади.
— В первые дни нам приходилось на бинты рвать солдатские рубашки.
Безногого отнесли в соседнюю комнату. Врач наливал в умывальник чистую воду; руки, халат и даже лицо у него были забрызганы кровью.
— Умрет? — спросил он его.
— Наверно, — сказал врач, — даже определенно умрет. Его везли сюда чуть ли не целый день.
Инженер несколько раз закрывал и открывал зонт — капли стремительно разлетались во все стороны.
На улице в непроницаемой дикой горной темноте не переставая шумел дождь.
Глава четвертая. УЧИТЕЛЬ
1
Учитель снял с плитки кастрюльку с кофе, перелил его в настоящий майсенский кофейник. И кофе тоже был настоящий— он оставил себе горстку, когда раздавал детям посылки ЮНРРА. Он расположился в кресле и пировал по-царски — ел кулич и пасху, которые принесла ему дочь школьного сторожа. Она или ее мать носили, видимо, угощение и прежним учителям в качестве незначительного подкупа, но все равно это его порадовало; у него было превосходное праздничное настроение; после стольких недель утомительной работы хоть немного покоя, хоть какое-то время для собственных мыслей.
Поев, он помыл посуду и стал глядеть из окна. Учитель родился в горах, до назначения сюда он несколько лет работал в деревеньке, лежавшей у самого подножия суровых скал. Бесконечность равнин очаровывала его, ему нравилась их чистота, тишина, узкие полосы поблескивающих вод, желто-зеленые шары весенних кустов, черные косяки летящих уток. Во всем этом была нетронутая красота, но он знал, что за нею стоит горькая нищета. Земля — не знавшая плуга. Ледащая.
Почему не пробуют ее возделать?
Потому, что все заливало водой.
Все здесь говорили о воде. О том, как разлилась она в прошлом году, два года назад и почему еще не разливалась в этом? А на вербе под окном белела засечка, до нее он с трудом дотягивался рукой. Сюда доходила вода.
Он прикрыл глаза: кусты верб медленно расцветали, слышался запах ореха и персиков, виноград свисал с утомленных кустов, земля огрубела, он мял ее в пальцах и глубоко вдыхал. Он любил ее. Ему давно хотелось стать садовником или даже обыкновенным крестьянином, но для этого нужен был хотя бы кусочек земли, хотя бы кусочек этой негорной целины, которая лежала здесь рядом, пересыхала и никому не шла на пользу.
Ему было жаль ее, жаль людей, которые смирились с тем, что не получают от нее ничего, кроме жалкого пастбища для скота.
Это нищета сделала их покорными. Нищета плодит покорность, а покорность в свою очередь плодит новую нищету.
Он снова опустился в кресло, взял со стола старательно обернутую толстую тетрадку.
ЗАМЕТКИ О ШКОЛЬНОЙ ЖИЗНИ,
которые сделал учитель в Блатной Петр Лукаш.
Он хотел вести только педагогический дневник, но писал обо всем: записывал свои мысли, делал заметки об учениках и их родителях.
Сегодня, 20 февраля 1946 года, ученица второго отделения Елена Пушкарова пришла в школу с перевязанной рукой. Я снял повязку — из-под нее вывалился большой кусок навоза.
— Что это у тебя такое?
— Да это ж навоз, чтоб зажило.
Так еще здесь лечится народ. А старая Бруднякова до сих пор ходит по воду к реке, и эту воду пьет. «Наши бабки ее пили и здоровы были, чего вы пристаете?» — сказала она мне. И так здесь рассуждают многие: живем, как жили наши бабки. Какая темнота!